Святого Джеймса и вверх по улице Георга Великого, останавливаясь у различных достопримечательностей и привлекательностей. Я начал думать, что родился в Ливерпуле, настолько знакомыми казались мне все подробности карты. И хотя некоторые улицы, там изображённые, были весьма запутаны, с бесконечными поворотами и изгибами, как на картах Бостона в Массачусетсе, я всё же решил, что, несомненно, смогу пройти по ним самой тёмной ночью и даже прибежать в самый отдалённый док при возникновении неотложной чрезвычайной ситуации.
Дорогостоящее заблуждение!
И никогда не пришло бы в мою ребяческую голову, что путеводитель, пусть и пятидесятилетней давности и, возможно, хорошо послуживший в своё время, окажется всё-таки негодным гидом для моего современника. Я совсем не предполагал, что тот Ливерпуль, который видел мой отец, будет другим Ливерпулем, отличным от того, к которому приплыл я, его сын Веллингборо. Нет, эти мысли никогда не появлялись сами, я так свыкся связывать мой старый сафьяновый путеводитель с городом, им описываемым, что голая мысль о появлении какого-либо несоответствия никогда не приходила ко мне.
В то время пока мы стояли на Мерси и, прежде чем войти в док, я вынул мой путеводитель, чтобы увидеть, насколько карта соответствует самому́ отображаемому месту. Но не обнаружилось ни малейшего сходства. Однако, подумал я, это всё вследствие моего осмотра горизонта вместо обзора с птичьего полёта. Поэтому не стоит брать в голову старый путеводитель, и с вами, по крайней мере, будет всё в порядке.
Но от того, что я оказался столь опрометчив, моя вера испытала тяжёлый шок в тот самый вечер, когда команда пришла на ужин.
Матросы остановились в любопытной старой таверне около стен Принцева дока, и, вынув свой путеводитель из кармана, чтобы обменяться мнениями, я нашёл, что как раз на том месте, где оказались я и мои товарищи по плаванию, находилась буфетчица с вишнёвыми щеками и наполняла свои стаканы, а мой безошибочный старый Сафьян указывал на это самое место как на местонахождение форта, добавляя, что хорошо бы умному незнакомцу посетить его и увидеть вечером, когда снимают охрану.
Это было сильным ударом, ну как таверна могла быть принята за замок? И что там упомянуто в отношении охраны о часе, в который стоит оказаться, пока красных шинелей не видно? Но лишь из-за одного маленького несоответствия я не мог осудить старого семейного слугу, который так искренне служил до меня моему собственному отцу; и когда я узнал, что эта таверна носила название «Таверна „Старый форт“», и когда мне сказали, что многие старые камни всё же остались в стенах, я почти полностью реабилитировал мой путеводитель от половинчатых обвинений в том, что он ввёл меня в заблуждение.
Следующий день был воскресеньем, и он весь был предоставлен мне, и теперь, решил я, у моего путеводителя и меня должна состояться известная прогулка вверх по улице и вниз по переулку, к самым дальним пределам Ливерпуля.
Я поднялся рано и весело, с головы до пят исполнил свои омовения «с восточной щепетильностью», надел свою красную рубашку, охотничью куртку и охотничьи панталоны и увенчал верх моего тела брезентом, да так, что из-за этой любопытной комбинации одежды и особенно из-за моей красной рубашки я, должно быть, и вправду был очень похож на странное сооружение: на три части охотник, на две – солдат и на одну часть – матрос.
Моих товарищей по плаванию, конечно, развеселила моя внешность, но я не принял их шутки всерьёз и после завтрака соскочил на берег, исполненный драгоценного ожидания.
Моя походка была прямая, и я был довольно высок для своего возраста, и это, возможно, стало причиной, почему, когда я быстро шёл по доку, пьяный матрос, проходящий мимо, воскликнул: «Равнение направо! Ускорить шаг!»
Другой прохожий остановил меня, чтобы узнать, не иду ли я охотиться на лис, и один из полисменов дока, размещавшийся в воротах, после выглядывания из своей караульной будки – небольшого аккуратного логова, снабжённого скамьями и газетами и кругом обвешанного штормовыми жакетами и промасленными плащами, – выскочил оттуда в великой спешке, как только я появился на улице, загородил мне дорогу и приказал остановиться! Я повиновался. Неуступчиво рассматривая мою внешность, он желал знать, где я получил такую брезентовую шляпу, не способную служить головным убором отставному охотнику на лис. Но я указал на своё судно, которое стояло не очень далеко, и показал своим акцентом, что я – янки, отчего верный исполнитель разрешил мне проходить.
Стоит сказать, что полиция, размещённая в воротах доков, чрезвычайно внимательно следит за выходящими незнакомцами, поскольку на борту судов совершается много краж, и если им представляется шанс увидеть что-либо подозрительное, то исследуют его немилосердно. Поэтому старики, которые покупают «сброшенное» и мусор с судов, должны вывернуть перед полицией свои сумки наизнанку, прежде чем им позволят выйти за пределы ограды. И часто они готовы обыскать одежду подозрительного с виду субъекта, даже если он будет очень худым человеком с ушитыми и почти незаметными карманами.
Но куда же я пошёл?
Я расскажу. Моим намерением было, во-первых, посетить отель «Риддо», где более тридцати лет назад останавливался мой отец, и затем с картой в руке проследовать по ней через весь город, согласно пунктирам в диаграмме. Таким образом, я бы исполнил сыновнее паломничество в места, на мой взгляд, священные.
Наконец, когда я шёл по Олд Холл-стрит к Лорд-стрит, где согласно моим данным был расположен отель, и когда, вынув мою карту, обнаружил, что Олд Холл-стрит была отмечена там же, где и целое поколение назад пером моего отца, то тысяча любящих, нежных чувств закружилась вокруг моего сердца.
Да, по этой самой улице, подумал я, нет, по этому мощёному тротуару ходил мой отец. И когда я почти заплакал, окинув взглядом свою жалкую одежду, то заметил, что люди обратили на меня внимание: мужчины с удивлением взирали на гротескного молодого иностранца, а пожилые леди в шляпах из бобра и оборок немного замедляли шаг, чтобы держаться от меня подальше.
Мой отец, должно быть, появлялся как-то по-другому, возможно, в синем пальто, блестящем жилете и парусиновых ботинках. И он никак не думал, что сын его когда-нибудь посетит Ливерпуль как бедный одинокий юнга. Но в ту пору я ещё не родился, нет: когда он ходил по этому тротуару, меня не было и в помине, я не был включён в летопись Вселенной. Мой собственный отец тогда не знал обо мне и никогда меня не видел и не слышал или же только мечтал. И эта мысль ставила передо мной маленький вопрос: ведь если у моего собственного родителя ни разу не промелькнула мысль о моём посещении города в прошлом, то как она потом смогла появиться у меня? «Бедный, бедный Веллингборо! – подумал я. – Несчастный мальчик! Ты действительно одинок и несчастен. Ты блуждаешь здесь, как странник в чужом городе, и много думаешь о том, что твой отец был здесь до тебя, но переживаешь от того, что он тогда не знал тебя и не заботился о тебе».
Но, рассеяв эти мрачные размышления, насколько это оказалось возможным, я поспешил своей дорогой, пока я не добрался до Чепел-стрит, которую и пересёк, и затем, пройдя под монастырского вида каменной аркой, чей мрак и узость восхитили меня и наполнили мою американскую душу романтичными мыслями о старом аббатстве и церкви, оказался на прекрасной Площади Менял.
Там, прислонясь к колоннаде, я вынул свою карту и проследил путь моего отца прямо через Чепел-стрит и фактически через саму арку за моей спиной, к мощёному квадрату, где я и стоял.
Настолько ярким было теперь впечатление от того, что он был здесь, и настолько узким проход, из которого я появился, что я испытал желание продолжать путь, наверстав упущенное обходом прилегающей Ратуши в начале Крепостной улицы. Но вскоре я остыл, вспомнив, что он прибыл к назначенному месту, не ища никакого сына в тогдашнем мире. И затем я подумал обо всём, что, должно быть, происходило
