Его сердце колотилось. Если они займутся любовью прямо сейчас – а он даже толком не знал, как к этому приступить, – он воспользуется ее доверием.
Райиха доверилась Мевлюту, она доверила ему свою жизнь и даже сняла платок, показав ему длинные красивые волосы, до того, как они поженились, и до того, как стали близки. Глядя на ее длинные вьющиеся локоны, Мевлют чувствовал, что этого доверия и подчинения ему достаточно, чтобы привязаться к Райихе, и понимал, насколько сильно ему хочется любить ее. Теперь он был не один в мире. Он следил за вдохами и выдохами Райихи, и его счастье казалось безграничным. Ей даже понравились его письма.
Они заснули в одежде. Позже ночью они обнялись в темноте, но любовью не занялись. Мевлют знал, что ночью девушку легче склонить к сексу. Но ему хотелось, чтобы их с Райихой первый раз был при свете дня, чтобы он мог смотреть ей в глаза. Наступившим утром, однако, каждый раз, когда они заглядывали друг другу в глаза, они смущались и старались чем-то отвлечься.
Райиха. На следующее утро мы вновь отправились по магазинам. Я выбрала синтетическую скатерть, которая выглядела как навощенная, пододеяльник с синими цветами, пластиковую хлебницу и пластмассовую соковыжималку для лимона. Мевлют вскоре устал бродить со мной по магазинам, ведь я рассматривала тапочки, чашки, банки, солонки просто для удовольствия, ничего не покупая. Мы вернулись домой. Сели на край кровати.
– Никто не знает, что мы здесь, правда? – спросила я.
На мальчишеском лице Мевлюта в ответ появилось такое выражение, что я пробормотала: «Еда на плите» – и сбежала на кухню. Во второй половине дня, когда солнце нагрело маленькую комнату, я почувствовала усталость и пошла прилечь на кровать.
Мевлют тоже лег рядом с ней, они впервые обнялись и поцеловались. Его желание усилилось, когда он увидел детское выражение вины на умном лице Райихи. Но каждый раз, когда его желание давало о себе знать в плотской форме, они оба начинали сгорать от стеснения. Мевлют просунул руку под платье Райихи, на мгновение коснулся ее левой груди, и голова у него закружилась.
Она оттолкнула его. Он тут же встал, его гордость была уязвлена.
– Не бойся, я не сержусь! – сказал он, решительно выходя на улицу. – Я скоро вернусь.
На одной из улиц за мечетью Ага-Джами жил курдский торговец металлоломом, который окончил лицей имамов-хатибов[46] в Анкаре. За небольшую плату он совершал короткие религиозные брачные обряды для пар, которые уже прошли гражданские процедуры, но хотели подстраховаться; для бедолаг, у которых в деревне были жены, но которые встретили в Стамбуле других дам; для юнцов из консервативных семей, которые, скрывая свою страсть от родителей и старших братьев, зашли слишком далеко, а теперь терзались угрызениями совести. Торговец металлоломом говорил, что он ханафит, потому что только суннитам ханафитской школы разрешалось женить молодых людей без разрешения родителей.
Мевлют застал этого человека дремавшим над ежедневной стамбульской газетой «Акшам» среди старых радиаторов, крышек плит и ржавых деталей моторов в задней комнате его магазина.
– Ходжа, я хотел бы заключить брак по законам нашей веры.
– Понимаю, но что за спешка? – спросил ходжа. – Ты слишком беден и слишком молод, чтобы брать вторую жену.
– Я украл девушку! – признался Мевлют.
– С ее согласия, конечно?
– Мы любим друг друга.
– Мир полон негодяев, которые любят похищать девушек и насиловать их, заявляя, что все это по любви. Этим бессовестным иногда даже удается уговорить беспомощные семьи девушек позволить им жениться на их дочерях…
– Это вовсе не так, – сказал Мевлют. – Мы женимся по взаимному согласию и любви.
– Любовь – это болезнь, – сказал ученый человек. – И женитьба – единственное лекарство. Но это лекарство подобно страшно горькому хинину, и тебе придется принимать его всю оставшуюся жизнь, даже после того, как жар прошел.
– Я не пожалею об этом, – сказал Мевлют.
– Тогда зачем спешить? Вы еще не делали этого?
– Только после того, как поженимся должным образом, – сказал Мевлют.
– Или она уродина, или ты на редкость чист душой. Как тебя зовут? Ты приятный парень, присядь и выпей чая.
Мевлют выпил чай, поданный бледной помощницей с большими зелеными глазами, и постарался побыстрее завершить разговор, но человек собирался набить цену, рассказывая ему, как плохо идут дела. Увы, количество юношей и девушек, которые утром женились, а вечером как ни в чем не бывало расходились по своим домам, ни слова не сказав об этом родителям, постоянно уменьшалось.
– У меня денег не много! – признался Мевлют.
– Поэтому ты бежал с девушкой? Симпатичные парни вроде тебя иногда превращаются в настоящих распутников и, как только утолят жажду, сразу произносят «талак»[47] и выбрасывают девушку на улицу. Я знал многих прекрасных, но простодушных девушек, покончивших с собой или оказавшихся в борделе из-за таких, как ты.
– Мы собираемся заключить и гражданский брак тоже, как только ей исполнится восемнадцать, – сказал Мевлют виновато.
– Хорошо. Я сделаю добрый поступок и совершу ваш никах завтра. Куда мне прийти?
– Можем ли мы с вами просто сделать никах здесь, чтобы мне не приводить девушку? – спросил Мевлют, осматривая пыльный магазин.
– Я не беру платы за саму церемонию, но взимаю за использование комнаты.
Райиха. После того как Мевлют ушел, я вышла и купила у уличного продавца два килограмма немного перезрелой, но недорогой клубники, а еще сахар в бакалейном магазине и, до того как Мевлют вернулся, вымыла клубнику и начала варить варенье. Когда он вернулся, то обрадовался, почувствовав сладкий клубничный запах, но даже не попытался приблизиться ко мне.
Вечером он сводил меня на двойной сеанс в кинотеатр «Ляле». В перерыве между первым фильмом, в котором играла Хюлья Кочийгит, и вторым, в котором играла Тюркян Шорай, когда воздух в кинотеатре был таким влажным, что сиденье, казалось, промокло, он сказал мне, что мы поженимся завтра, и я немного всплакнула. Однако второй фильм я посмотрела внимательно. Я была так счастлива.
Когда фильм закончился, Мевлют сказал: «Пока твой отец не даст благословения или пока тебе не исполнится восемнадцати, давай, по крайней мере, будем уверены, что женаты в глазах Аллаха, так чтобы никто уже не мог разлучить нас… Я знаю одного торговца металлоломом. Никах пройдет в его лавке. Он сказал, что тебе нет нужды приходить… Все, что тебе надо сделать, – это дать кому-нибудь полномочия действовать от твоего имени».
– Нет, я хочу быть там, на церемонии, – сказала я, нахмурясь. Но затем улыбнулась, чтобы Мевлют не волновался.
Вернувшись домой, Мевлют и Райиха вели себя, пока переодевались в свои ночную рубашку и пижаму, словно два незнакомца, вынужденные жить в одном гостиничном номере в провинциальном городке. Стараясь не глядеть друг на друга, они выключили свет и осторожно легли рядом в кровать, убедившись, что между ними остается немного места; Райиха вновь легла спиной к Мевлюту. Он ощущал смесь радости и страха, и как только он подумал, что это волнение не даст ему заснуть всю ночь, как тут же заснул.
Проснувшись среди ночи, он обнаружил, что погрузился в густой клубничный запах кожи Райихи и аромат детского печенья от ее шеи. Они оба вспотели в духоте и стали жертвами прожорливых комаров. Их тела обнялись сами собой. Глядя на темно-синее небо и неоновые огни вдали, Мевлют ненадолго представил, как будто они плывут где-то вне мира, в сказочном месте, в невесомости, но тут Райиха сказала: «Мы еще не женаты» – и оттолкнула его.
От официанта, которого он знал по ресторану «Карлыова», Мевлют услышал, что Ферхат вернулся с военной службы. На следующее утро один из двух парней-посудомойщиков из Мардина отвел его туда, где остановился Ферхат, – в дешевую гостиницу для холостяков на Тарлабаши. Ферхат жил здесь с официантами на десять лет моложе его самого и с курдскими и алевитскими ребятами из Тунджели и Бингёля, едва окончившими школу и уже мывшими в ресторанах посуду. Мевлют решил, что это зловонное, душное место не подходит для Ферхата, и ему стало жаль его, так что он почувствовал облегчение, когда узнал, что Ферхат все еще проводит много времени в доме родителей. Мевлют видел, что Ферхат играет роль старшего брата для парней в этом общежитии и что там к тому же вовсю процветают контрабанда сигарет, которая стала почти невозможной после переворота, и торговля травкой. В общежитии царил дух политического возмущения и солидарности, однако лишних вопросов Мевлют задавать не стал. Увиденное и перенесенное на военной службе, а также истории, которые он слышал от знакомых, которых посадили и пытали в Диярбакыре, произвели неизгладимое впечатление на Ферхата, приблизив его к политике.
