Но боржоми пить было поздно, оставалось только одно — прыгнуть с вышки, и будь что будет. Сделать и пожалеть всегда лучше, чем не сделать и сожалеть. Так учил отец. И я ему всегда верил. Вся моя жизнь — поступки, о которых не жалею. Я собрался уже озвучить нашу просьбу, но Федор меня опередил.
— Послушайте…
— Добрый день, молодой человек, — Блохинцев перевел взгляд на Федора.
— Здравствуйте… Вы… Вы и правда доктор Блохинцев? Тот самый? Онколог?!
— Неуверен, что тот самый, — улыбнулся Николай Николаевич. — Но да, по паспорту я — Блохинцев, по образованию и профессии — доктор, и специализация моя онкология. С кем имею честь?..
— Федор Иванович Рыжов, — отчего-то вытягиваясь в струнку, звонко отрапортовал парень. — Это… правда, что вы директор института онкологии?
— Нет, это неправда, —
Услышав эти слова, Федор побледнел и потерялся в пространстве. Я растеряно моргнул, пытаясь осознать услышанное. Подвела память? Или это я сам нафантазировал и подвел семейств Рыжовых под свои фантазии? И как теперь быть?
Федор сжал кулаки и закусил губу, пытаясь придти в себя. Я глупо таращился на доктора и не знал, что сказать потерянному парню.
— Я, так сказать, директор Онкологического научного центра советской академии медицинских наук. Это несколько другое, если быть совсем точным.
Черт! Не знал, что доктор такой педант в формулировках. Да и откуда? В детстве я вряд ли даже слово такое знал.
Не сговариваясь, мы с Федром одновременно выдохнули, и стали походить на утопающих, которых спасли в последний момент. Лично у меня словно гора с плеч упала. А Федор… Федор как-то вдруг съежился и закрыл лицо. Плечи его дрогнули, и парень вдруг… заплакал?
Я растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять. Потом все-таки шагнул к Рыжову, и снова замер, не представляя, что делать. Жалеть я не умел. Галка за первые годы нашего брака это как-то сразу выкупила. Сначала пыталась научить меня человеческим, с ее точки зрения, реакциям. Потом поняла всю бессмысленность своих усилий и стала обходиться понятными мне словами и действиями.
Приходила, забиралась ко мне на колени или просто обнимала за пояс, прятала лицо у меня на груди, и требовала пожалеть. Я и жалел, как мог: обнимал в ответ, целовал в макушку и молча ждал, пока у неё это пройдет. Если плакала, грубовато утешал: «Ну, чего ты разнюнилась? Прорвемся!»
До сих пор виню себя за то, что не успел тогда забрать её из больнички, после первого и единственного выкидыша… Работа всегда на первом месте была, есть и будет… Нет, я примчался домой, сграбастал ее в объятья, и долго сидел на полу вместе с ней, рыдающей взахлеб у меня на груди. Но так и не осознал до конца её боль. В тот страшный ноябрь моя Галка потеряла ребенка. А я… Ребенок — это когда уже сердце бьется. На душе было очень муторно, но скорее из-за моей страдающей девочки…
Дурак был… Какой же я был дурак… Я даже «люблю» говорил по великим праздникам, точнее, только на Новый Год, соблюдая традицию: предложение выйти за меня замуж я сделал под бой курантов. Так и повелось потом. Черт, как моя Галка вообще со мной жила столько лет, с сухарем бесчувственным?
Я топтался возле Федора, который отвернулся от нас с доктором, пытаясь взять себя в руки. Николай Николаевич растерянно глядел на мелко вздрагивающую спину парня и неловко протирал стекла очков, которые резко снял, едва Рыжов сломался.
Протерев окуляры, доктор решительным жестом вернул их на нос, кхекнул, шагнул к Федору и положил руку на плечо.
— Что у Вас случилось, юноша? Прошу простить за мое дурацкое чувство юмора… Расслабился в отпуске… Не подумал…
Федор дернулся, пытаясь стряхнуть чужое сочувствие. Видно было, каких усилий ему стоит не ляпнуть что-то грубое. Тихий, но от того еще более отчаянный плач, рвал душу.
— Юноша…
— Николай Николаевич… — окликнул я, решив: лучшая помощь — это дать Федору придти в себя, а описать, что нам нужно от доктора дяди Коли я и сам могу.
— Мама у них болеет. Терапевты и другие врачи в ваш центр направление не дают. Предлагают все новые и новые схемы лечения, а они не помогают. Елена Ивановна тает на глазах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В Энск по мою душу приехали? — Николай Николаевич внимательно слушал, склонив седоватую голову и время от времени поглядывая на спину Рыжова.
— Сюда они приехали, потому что какой-то столичный хлыщ из молодых докторов порекомендовал местного мошенника. Якобы он творит чудеса с онкобольными, спасает от рака. Велено было ехать на все лето, выполнять вес рекомендации и слушаться доктора. Вот на массажи какие-то ходит, отвары какие-то пьет.
— Н-но в-ведь помогает! — не оборачиваясь, процедил сквозь зубы Федор.
— Угу, — буркнул я. –Помогает… А теперь еще лучше помогает. Чудо-доктор утверждает, что есть у него заграничная таблетка, которая маму их вылечит от рака просто на раз. Да только стоит эта таблеточка десять тыщ. А Елена Ивановна против того, чтобы дети наследство отцовское продавали для её спасения. Вот и… — я развел руками. — Потому и искали с Вами встречи. Я уверен, доктор — мошенник, обманывает ребят, а они верят! А с Рыжовых просто вымогают деньги! И продолжат вымогать пока они будут в состояние заплатить!
Николай Николаевич сердито сверкал глазами из-под стекол то на меня, то на спину Федора. «Черт! Неужели я так ошибся, и доктор, который лечит Рыжову, и вправду — доктор?! Ну, ты, Леха, вечно не в говно, так с парохода!» — выматерился я про себя.
— По таким как Шурупов милиция давно плачет! — в голосе доктора зазвучала неприкрытая ярость. — Вот что, Федор Иванович! Вы, как сознательный советский гражданин, обязаны заявить о мошенничестве в милицию! — Блохинцева просто трясло от возмущения.
Шурупов? Значит, доктор дядя Коля наслышан о чудо-лекаре. И, судя по по реакции, выводы мои оказались верны: нет никакой таблетки, есть гоп-компания махинаторов, которая наживается на чужом горе.
Но тогда возникает закономерный вопрос: если про лже-доктора Шурупова известно лучшему онкологу страны Советов, почему наше доблестная советская милиция ничего не делает?
— Да кто мне поверит? К нему такие люди на примём приходят! — Федор махнул рукой. — И потом... Маме же он помогает... Как-то... — парень запнулся на полуслове, покрутил головой, словно прогоняя какие-то мысли, и с отчаяньем глянул на Блохинцева.
Я видел, что ему не хотелось связываться с милицией, и догадывался почему. Но по отчаянной решимости, застывшей в глазах, понимал: Федор пойдет на все, сознается в краже, напишет заявление, признается во всех грехах, лишь бы доктор согласился помочь матери.
—- Молодой человек! — от возмущения голос Николая Николаевича дрогнул и сорвался в фальцет. — Вы понимаете, скольких людей погубил этот шарлатан? И скольких еще сведет в могилу без надлежащей помощи?
Рыжов смотрел на доктора во все глаза, сжав кулаки и стиснув зубы. Лицо превратилось маску, но ясно было одно: его мало волнует мошенник. Ему важно задать самый главный вопрос и услышать на него положительный ответ.
— Юноша, — взгляд и голос доктора изменились, стали мягче, сочувственней. — Какое бы решение Вы не приняли в отношение негодяя, жду Вашу матушку на консультацию. Сегодня у меня не приемный день, потому прошу Вас занести к полудню выписку и все документы, которые у Вас имеются. Я полагаю, Вас просили привезти с собой документацию?
Федор судорожно закивал, готовый сорваться с места.
— Прекрасно, — Николай Николаевич задумался. — Да, именно так и поступим. Консультацию назначим после изучения выписки... Адрес знаете? Седина сорок шесть, корпус один, квартира тридцать один
Федор растеряно глянул на меня, я ободряюще улыбнулся, и парень сорвался с места. Отбежал пару метров и остановился, вернулся, схватил доктора за руку, крепко пожал, поблагодарил и рванул, только его и видели.
Я кинул взгляд на доктора Блохинцева. Николай Николаевич с улыбкой покачал головой, глядя вслед убегающему Федору, снял очки, снова протер стекла, водрузил их на нос и воззрился на меня.
