Пока дед рассказывал, каймакам не переставал грызть кончик своего карандаша. Дед уже умолк, а он все продолжал в задумчивости покусывать карандаш. И тогда дедушка произнес:
— Этот самый Харпыр работает инженером по самолетам в Анкаре, в Туслоге. Живет в Чанкае. Наш односельчанин Теджир Али работает в его доме привратником. Харпыр живет в квартире под номером десять. Окажи нам поддержку. Ты большой человек, правительственный человек. Прикажи вернуть куропатку.
На сей раз каймакам отложил карандаш и вперил взгляд в деда.
— Слушай, старик, что ты тут мне плетешь?! Какая куропатка? Какой ребенок? При чем тут его отец? Кто просит работу у американцев? Кто охотится с куропаткой? Отец подарил куропатку американцу, а дед просит вернуть подарок! Так?
— Нет, не так.
— А как же тогда? Ничего не понимаю!
— Не я прошу, а ребенок. Вот этот мальчик — настоящий хозяин куропатки.
— Сколько лет ребенку?
— Двенадцать… Тринадцать…
— Так не бывает — и двенадцать, и тринадцать одновременно. Скажи точно — сколько ему лет?
— Тринадцать.
— Значит, он еще несовершеннолетний. Кто его опекун?
— Не опекун, а Сейит! Его отец!
— Отец отдал куропатку, а ты хочешь забрать обратно! Этого делать нельзя!
Каймакам с таким нажимом произнес слово «нельзя», что мы с дедом опешили. Почему нельзя?
— А потому нельзя, — пояснил каймакам, — что ребенок отдал свою вещь без принуждения, к тому ж опекун не возражал.
— Нет, бей, по принуждению! И нет у него опекуна, а есть только отец.
— Ты что, старик, артист? Чего комедию ломаешь? Мы с тобой друг с другом по-турецки говорим, так что мог бы и понимать меня. Я как говорю? Ребенок не хотел отдавать, но отец отдал. Выходит, отец отдал вещь по собственной воле, без принуждения. Ребенку нет еще восемнадцати. Ты ему дед, а по закону отвечает за него отец. Вот почему мы не можем принять от тебя претензию. Нет, не можем!
— Но, эфенди…
— Никаких «но»! Все! Разговор закончен! Уходите!
Дедушка совсем потерялся, тут я выступил вперед:
— Мой отец не приложил никакого труда, чтобы приручить куропатку. Я сам вырастил ее.
Каймакам рассердился, он взглянул на меня так, будто вот-вот набросится и съест.
— Ты в школу-то хоть ходил?
— Пять классов окончил.
— А что такое закон, знаешь?
— Вот пусть по закону и вернут мне куропатку.
— О Аллах, пошли мне терпение! Твой отец, детка, отдал куропатку, которая принадлежит ему.
— Нет, эфенди, она принадлежит мне.
— Ты, мальчик, несовершеннолетний, ты еще маленький. По закону тебе ничто не принадлежит, а только твоему отцу.
— Я пять классов окончил. Отец забрал ее ночью, тайком. Помогите вернуть мою куропатку.
— По закону ты не имеешь права идти против воли отца. Как он решит, так и будет. Раз отец добровольно, без принуждения отдал куропатку другому человеку, мы не можем вернуть ее назад.
— Но если ты по телефону скажешь, чтоб он вернул, он должен будет послушаться тебя и вернет куропатку, — вставил дед.
На столе у каймакама стояло два телефонных аппарата, и дед указал на них.
— Кому же я должен позвонить?
— Американу Харпыру-бею, конечно.
— Но я не знаю ни его номера, ни вообще как звонить в Туслог.
— Если ты не знаешь, то закон знает. Послушай, бей, разве это справедливо — отнимать у ребенка куропатку? К тому ж отец Яшара сделал это тишком, против воли всех домашних. О, бей, не принимай нас за бессловесных тварей. Мы полагали, что наши законы справедливые, что люди, которые стоят на страже закона, сильные и честные. Потому и пришли искать у тебя защиты от несправедливости. А ты на дверь указываешь. Разве так можно, эфенди? Ведь мы честью и правдой служим своему правительству, так пусть и оно в трудный для нас день поддержит нас. Ты здесь поставлен, чтобы законы блюсти, так пошли телеграмму американу, да построже: так, мол, и так, хоть ты и американ, а верни, сукин ты сын, куропатку мальчику. Этого будет вполне достаточно, сам увидишь. Как получит телеграмму, так на другой же день примчится сюда в своем автомобиле и привезет куропатку. А почему? Да потому что испугается! Это ему не шуточки — приказ самого каймакама, правительственного человека. Не мы у них в гостях, а они у нас, не так ли? Так пусть будут добры подчиняться нашим законам.
— Это уж ты чересчур загнул, старик, — сказал каймакам.
— Нет, не чересчур, мой бей, а в самый раз! Или, может, ты за них, за американов, и против нас? А если ты настоящий турок, то должен уметь постоять за справедливость. Когда американы справедливы, мы воздаем им по справедливости, но и сами себя не должны давать в обиду. Настоящий турок не допустит, чтоб шакал одолел льва.
— Кто научил тебя таким речам? Ваш учитель?
— Нет у нас учителя. Был, но в прошлом году выслали.
— Кто ж посеял злостные семена в ваших умах?
— Никто.
— Ты говоришь так, словно я враг справедливости.
— Что ты!.. Я только говорю о своих законных правах и о правах моего внука.
— А за что ты американцев ненавидишь?
— Я их не ненавижу. Я вообще никому зла не желаю.
— Американцы наши гости. Туслог занимается укреплением наших воздушных сил.
— Знаем… Они к нам на самолетах прилетают, всю округу прочесали, чтоб кабанов отыскать. По нашей реке проплыли на резиновых лодках, перестреляли кабанов. И еще собираются приехать. Они всю нашу живность сничтожили — и кабанов, и куропаток, и уток, и дроф. Что им ни попадается под руку — в лесах, в реках, в полях, — все истребляют. Разве гости ведут себя так? Гость должен знать свое место, а хозяин — свое. Мы понапрасну не стали б обиду в сердце вынашивать. Но этот американ отнял у мальчика куропатку. Заморочил голову его отцу обещаниями на работу устроить, а все только для того, чтоб завладеть куропаткой. И вот пятнадцать дней прошло, как он держит ее у себя, запер в стальную клетку. Подержал, и хватит! Пускай теперь возвращает. Я ему зла не желаю и ничего плохого не сделаю. Но если не вернет, то и мне придется силу применить. Вот об этом я предупреждаю тебя. Кому же, как не нашему правительству, постоять за нас?
— Ох, чует мое сердце, без подстрекательства тут не обошлось, — сказал каймакам и вновь принялся грызть карандаш. Он долго глядел на деда, будто птицелов добычу высматривает. — Хорошо, старик! Я помогу вам вернуть куропатку, но и ты в свой черед помоги мне. Скажи, кто занимается подстрекательством в деревнях?
— Договорились. Ты помоги вернуть куропатку, а я, как только замечу, что в деревне кто-то занимается подстрекательством, тотчас приду к тебе и доложу. А на сегодняшний день мне нечего сказать тебе. Никто нас ничему плохому не учит. Наоборот, все в один голос твердят нам: «Бросьте вы свою затею, не стоит из-за одной куропатки такой шум поднимать!» Но ведь куропатка куропатке рознь. Эта — особенная.
Каймакам, не выпуская кончик карандаша из зубов, продолжал сверлить деда взглядом.
— Ладно, — бросил он наконец, — пиши прошение, по всей форме, мы откроем дело. А сейчас идите, — и он глазами указал на дверь.
Мы с дедушкой так и не поняли, поддерживает он нас или нет, однако делать нечего, покинули кабинет. Обдумывая наш разговор с каймакамом, мы вновь прошли под чинарой, ветки которой были залиты солнцем и на них сидело множество разных птиц. Мы пришли к Кериму-эфенди, который писал прошения. С полчаса растолковывали ему суть нашего дела, он слушал нас, слушал, наконец не вытерпел, взорвался:
— Чего вы мне голову морочите! Из-за какой-то паршивой птицы нельзя подавать прошение властям! Отвяжитесь от меня!
— Твое дело выполнять порученное! — рассердился дед. — Каймакам велел написать по всей форме, вот и пиши.
— Я с первых дней Республики[62] сочиняю прошения для граждан, но по такому пустячному поводу еще не доводилось. До чего ж у нас бестолковый каймакам!
Вот так, ругая на чем свет стоит и нас, и каймакама, Керим-эфенди вложил чистый листок в пишущую машинку и начал строчить прошение. В конце вышла небольшая заминка — чью подпись ставить под прошением: дедушкину или мою. Решили — все-таки дедушкину. И дед уверенно подписался, так, как я его научил. После этого отнесли документ каймакаму.
— Надо в канцелярии зарегистрировать, — сказал он.
Мы так и сделали и опять принесли бумагу.
— Хорошо, — сказал он на сей раз и продиктовал какое-то письмо своему секретарю, это письмо он отдал нам: — Теперь поезжайте в канцелярию вилайета и передайте письмо самому вали. Как он решит, так и будет. Идите, идите…
— А разве ты не будешь звонить в американский Туслог?
— Не буду. У меня нет таких полномочий.
— А вали позвонит? Вправит он мозги этим негодяям?
— Я же сказал: как вали решит, так и будет. Идите.
