массивнее, чем на фотографии в профиле. И слава богу – она предпочитала не светить лицо. Не только чтобы ее не могли опознать. У них бы и не вышло: она постоянно меняла внешность. Она просто позволяла им нафантазировать вместо себя идеальную женщину, ту, которая соответствовала бы их самым потаенным желаниям. Она всегда писала нейтрально, даже смайлов не использовала, давая своим жертвам возможность прочесть ее слова с любой угодной им интонацией, услышать в них то, в чем они нуждались, чего хотели.
На этот раз он отвечал непривычно долго.
Я наберу тебя завтра.
В самом начале их общения она не знала, как трактовать подобные паузы. Но после созвона поняла: он принадлежал к той категории мужчин, которых эмоции захлестывают так сильно, что они замолкают прямо посреди разговора – даже посреди переписки.
Точки снова запульсировали. Может быть, он наконец решится на те самые слова? Нет. Она подозревала, что он приберегал их до встречи. До того, когда они наконец займутся любовью – во плоти. Чего не случится никогда. Конечно, она не собиралась пересекаться с ним ни в Монреале, ни где-либо еще. Но он, без сомнения, уже тысячу раз фантазировал об этом. Он был не из тех, кто стал бы эсэмэсить, отправлять откровенные фотографии или нашептывать женщине свои похабные желания. Он был хорошим человеком и искал ту, о которой будет заботиться, которую будет любить. Бедная сиротка Гвен, красивая и смелая, воплощала в себе все его мечты.
Я буду думать о тебе.
«О, я знаю, что будешь, Бен», – подумала она, но напечатала лишь сдержанное:
Спокойной ночи.
– Мошенничество, – всегда говорил папуля, – это не насилие. Это не разгром и грабеж. Это танец. Это обольщение. Сначала ты должна им что-то дать – и тогда они отплатят тебе сполна.
Она не торопилась с Беном. Их отношения длились почти три месяца: сообщения, полотна электронных писем, телефонные звонки, во время которых она мурлыкала низким хрипловатым голосом. Она рассказала ему о шрамах, оставшихся после автомобильной аварии. Один вгрызся в ногу, другой исполосовал грудь. Она поделилась, как теперь стеснялась своего тела, как не любила обнажать кожу.
Он почти не говорил о жене – гораздо меньше, чем большинство мужчин. Тех, которым не терпелось поразглагольствовать о бывших супругах и бросивших их девушках. Тех, которые первым делом изрыгали целый список жалоб и критических замечаний, перечисляли множество стойко снесенных обид, рисовали нелестные портреты неверных, помешанных на контроле, одержимых женщин из собственного прошлого. Бен упоминал о своей жене всего пару раз, между делом. Она мелькала в его теплых воспоминаниях, была героиней пары забавных историй. Он никогда не рассказывал о ее болезни или смерти. Энн не стала совать нос в ту часть его жизни – она и сама не хотела знать подробностей. На самом деле он нравился ей немного больше, чем того требовала игра.
Она закрыла крышку ноутбука и уставилась на потрескивающий в камине огонь.
– Теряешь хватку? – Папуля сидел в кресле. Сегодня он был просто тенью. Она никогда не знала, какую форму он примет на этот раз. Порой она – ясно и громко – слышала его голос. Иной же раз он казался лишь эхом завывающего ветра. Папуля глядел на нее из глубины зеркал, был в каждом шорохе, в каждом скрипе деревянных половиц. Она отвернулась от его темной фигуры – она не хотела его видеть. Но он всегда был рядом.
– Конечно, нет.
Когда она обернулась, он уже исчез.
Закрытый ноутбук не подавал признаков жизни. Дом погрузился в тишину. За окнами тоскливо постанывал ветер. Она попыталась окунуться в разлившееся вокруг ничто. Забыться. Иногда она так хотела повернуть время вспять, снова стать той девушкой – собой. Отыскать истинное «я». Какой она была? Что любила есть? Какие предпочитала оттенки? Какие цветы? Кем хотела вырасти? Она помнила, что любила животных. Помнила, как легко находила общий язык с кошкой или собакой. Помнила, какими искренними и участливыми ей казались зверушки. Время от времени она мельком видела ускользающую в небытие тень своей прошлой – и единственной настоящей – жизни.
Она проверила телефон. Селена по-прежнему молчала.
Затем она включила телевизор, пощелкала по новостным каналам. Никаких известий о пропавшей девушке не появилось. Она снова открыла ноутбук, вбила запрос в поисковую строку – ничего.
– Не уверен, что хочу в этом участвовать. – Снова папуля. На этот раз он возник в углу. Он купил этот дом для них.
– Наше прибежище отныне и навек, – пояснил он тогда. – Место, где мы сможем быть собой.
И дом стал для них этим прибежищем – на какое-то время. Но волки уже взяли их след – а они даже не подозревали об этом. «Отныне и навек» превратилось в одинокое «отныне».
– Я не понимаю, что ты планируешь с них поиметь. Они не кажутся богачами. И эта Селена ничего тебе не сделала.
Она моментально ощетинилась – она терпеть не могла оправдываться перед папулей. И не была обязана это делать. Ученица уже давно превзошла своего учителя.
– Дело не в деньгах, – буркнула она.
– А, она из этой категории.
Она в очередной раз подняла крышку ноутбука, открыла страницы Селены в социальных сетях. Она не утруждала себя настройками конфиденциальности, жила на виду. В общем доступе был и список ее друзей, и место работы, и школы, в которые она определила детей. Она делилась тем, где проводила время, где делала покупки. Ее жизнь походила на заботливо нарезанную для любой проплывающей мимо акулы рыбешку. Глупая Селена.
После тех счастливых семейных фотографий с выходных Селена ничего не публиковала. Каким лживым стал мир с появлением всех этих глупых социальных сетей. Муж Селены трахал няню, а она тратила время на то, чтобы заставить окружающих поверить в ее якобы идеальную семью.
Селена Мерфи, в девичестве Ноулз, не представляла собой ничего особенного. Не королева школьного выпускного. Не лучшая ученица на потоке. Просто хорошенькая девушка из верхушки среднего класса с традиционным воспитанием. Умная. Хорошистка. Выпускница Нью-Йоркского университета, профессионально состоявшаяся в маркетинге и рекламе. С множеством друзей. В счастливом браке (по крайней мере, она хотела, чтобы все в это верили). Мать двух очаровательных мальчиков. Нет, в ней не было ничего особенного. Цивил, как пренебрежительно называл таких людей папуля. Цивил, получивший все блага этого мира.
– Только не говори, что завидуешь. Ей. – На этот раз папуля расположился у камина. Он выглядел так же, как в последний раз: остекленевшие глаза, зияющая в груди
