не сообщая и без стука, — он вдруг усмехнулся. — И тогда все потеряно. Они жалуются — почему нас не поставили в известность? — Мика сделал паузу, словно пытаясь углубиться в только что сказанное, но вдруг испуганно спросил: — Ты взял пистолет?
— Зачем, для чего? — спросил Йонатан. Мика показал куда-то пальцем, но Йонатан ничего не увидел.
— Где, что ты видишь? — в панике спрашивал он, представляя, как кто-то направляет на них пистолет и хладнокровно убивает в фургоне «рено», набитом кипарисами, и как, вместо того чтобы присутствовать на рождении своего первенца, он и Мика будут похоронены на Масличной горе, а ровно через восемь дней после этих похорон и после того, как на свет появится новый Лехави, его первенец, станет — через обряд обрезания — частью еврейского народа.
Мика ответил:
— Должно быть, померещилось. Признаюсь, эти дороги меня до смерти пугают.
Йонатан успокоил дыхание — ему казалось, что он только что едва избежал верной смерти — и с сожалением подумал, что напрасно он вскоре после отъезда из Беэрота продал свой пистолет частному охранному предприятию.
— Мика, — извиняющимся тоном, пытаясь придать своему голосу уверенности, сказал он. — У меня больше нет пистолета. Я его продал, когда мы переехали в Иерусалим. В Иерусалиме он ведь не нужен.
Мика ответил:
— Он нужен везде в стране. Что, не было в Иерусалиме терактов с тракторами? Тринадцатилетние дети не выходили в Иерусалиме резать людей ножами и ножницами? Если бы мне только дали лицензию на пистолет… — выдохнул он с явной досадой.
Йонатан издали увидел большой знак с расписанием молитв, который их отец установил в те два года, что служил раввином поселения, и которым гордился. Шахарит в шесть, минха за четверть часа до заката, маарив с выходом звезд — знак уважительно приглашал редких проезжих остановиться в синагоге и стать частью миньяна. Галлюцинация Мики становится реальностью, испугался Йонатан. Всё, мы в Беэроте.
Они остановились перед огромными железными воротами, безрезультатно подождали, чтобы сторож открыл, но будка не была освещена. Недолго думая, Мика вышел из машины, ловко переметнулся через ворота, подошел к желобку у окошка будки, пошарил в нем пальцами в поисках ключа, вскоре нашел-таки его и открыл будку. Быстро войдя туда, он нажал на зеленую кнопку, и гигантские ворота стали грузно, со скрипом, раскрываться. Мика побежал к машине через раздвигающиеся ворота, тронулся в гору, въехал в Беэрот, когда ворота уже начали закрываться, затем вернул ключ от будки обратно. Йонатан был вне себя от страха, что их поймают, что кто-то увидит, что придет с обхода ночной сторож и застанет их. Куда пойдет он со своим страхом?[162]
— Поселение придурков, — презрительно сказал Мика, вернувшись в машину. — Ключ лежит на том же месте со дня основания. Каждый, кто возомнит себя террористом, может свободно войти. Народ идиотов.
На маленьком пространстве между старым и новым поселением стояла глубокая тишина, и Мика, выскочив из «рено», вполголоса сказал Йонатану: — Здесь будет сад, они планируют начать работы завтра, но мы им продиктуем свои условия.
Он достал фонарь и осветил деревянную вывеску, спрятанную за задним сиденьем автомобиля:
«В вечной памяти будет праведник»[163]
Сад в светлую память об Идо Лехави,
сыне Беэрота и Торы,
умершем четырнадцати лет.
В едином порыве они, не теряя ни минуты, начали копать. Как никто не услышал и не проснулся, насколько действительно просто проникнуть в поселение посреди ночи, содрогнуть в нем мертвых и умертвить содрогающихся, продолжить ненавидеть ненавидящих, и что сейчас с Алисой? Йонатан надеялся, что она спит и будет спать, когда он вернется, он погладит ее, а она протянет сонную руку и погладит его в ответ, и они заснут вместе и проснутся первым утром своих новых шева брахот.
Пятнадцать ям уже выкопано, Мика несет кипарисы, разрывает черный целлофан, удерживающий землю и корни, и погружает каждый кипарис в яму. Они, словно сговорившись, с удовольствием представляют, как рав Гохлер шагает на шахарит в синагогу, с вылезшим из-под черного костюма воротничком и пакетом с талитом под мышкой, и случайно натыкается взглядом на выросший у него под носом сад. Оба сосредоточиваются на том моменте, когда он видит вывеску, морщит лоб, кривит нос и пытается сфокусировать взгляд, как на рынке «четырех видов» в поселении накануне Суккота, когда он снимает очки, осматривает лулавы и проверяет, полностью ли закрыт средний лист и нет ли грязи в верхней трети этрога, которая бы испортила великолепие цитрусового плода. Он не захотел сказать надгробную речь по Идо, а теперь каждый день ему станет докучать вид сада в память о нем. Разрушить сад он не сможет, удовлетворенно отметили про себя братья. Мика без конца фотографировал на свой новый айфон, обещая:
— Утром отправлю фотографии в областную газету, констатирую факт. Завтра поглядим на рава Гохлера. Посмотрим, посмеет ли кто-нибудь разрушить сад.
После краткой передышки Йонатан вновь принялся копать ямы. Мика с отеческой заботой помещал в каждую яму тоненький кипарис, а Йонатан закапывал. Мика поливал водой из канистры, а Йонатан, обливаясь ручьями пота, снова уплотнял землю, вспоминая, как вместе с Микой закапывал могилу Идо на Масличной горе.
Он вдруг заметил луч света и предупредил Мику:
— Осторожно. Кто-то нас засек.
Они испуганно улеглись на землю. Подъехал сторож, остановил машину и посветил прожектором в их сторону. Им казалось, что луч задевает их, что человек вот-вот выйдет из джипа, и все поселение прибежит посмотреть на взломщиков, застреленных насмерть храбрым сторожем. Но сторож был сонный, он ограничился беглым лучом света и уехал. Они медленно поднялись, и Мика выпалил:
— Идо нам помогает сверху, наверняка он покатывается со смеху над этим тупицей сторожем.
Они уже воображали, что почти закончили работу, осталось лишь повесить знак, сфотографировать его и двигать обратно.
Мика неторопливо направился к машине, осторожно, словно вынося новорожденного на мороз из больницы, достал вывеску, и в это самое мгновение позвонила Алиса и заорала на Йонатана, заливаясь слезами:
— Поверить не могу, что ты уехал! У меня отошли воды, приезжай быстрее! Я в такси в Эйн-Карем.
