Похоже, этот вопрос занимал не только меня: большинство зевак, несмотря на явную угрозу, исходящую от одержимого, сделали шаг вперед, стараясь разглядеть парня получше и расслышать, о чем продолжали шептать его губы.
— Побыть… один… — Вот и все, что он успел сказать, прежде чем устало закрыл глаза, а его грудь продолжала мерно двигаться вверх-вниз, напоминая телодвижения человека, спящего крепким сном.
Бальга удовлетворенно кивнул самому себе и поднял правую ладонь. Очередной щелчок пальцев вызвал из толпы двух черномундирников, сопровождавших мальчика лет двенадцати, одетого неброско, но опрятно и не походившего на бродяжку или попрошайку ничем, кроме криво изогнутой ноги, превращавшей походку ребенка в нелепое и неуклюжее ковыляние.
— Иди сюда, дитя, — позвал блондин таким голосом, что впору было бы бежать прочь сломя голову.
Мальчик, явно робеющий перед столь высокопоставленным господином, но не смеющий ослушаться, приблизился к бальге, косясь на громил, тенью следовавших за своим подопечным.
— Ты хочешь исцелить свою ногу? — Вопрос прозвучал чуть ласковее предыдущего приказа, если такое определение вообще применимо к сухому, как степной ветер, голосу.
Ребенок судорожно кивнул.
— Хочешь сильно?
— Да, эррете.
— Сильно-сильно? Подумай хорошенько. Ты наконец-то сможешь бегать и прыгать наравне со своими друзьями, и никто больше не посмеет называть тебя колченогим.
В глазах мальчика вспыхнула тоска, перемешанная с отчаянием.
— Я смогу бегать и прыгать…
Бальга склонился над ребенком:
— Ты хочешь, чтобы твоя нога исцелилась?
— Я хочу, чтобы моя нога исцелилась, — завороженно повторил мальчик, глядя в ореховое безразличие глаз.
Блондин взял ребенка за плечо и подвел ближе к лежащему на мостовой одержимому, но поставил спиной, а не лицом к неподвижному телу.
— Думай о том, чего желаешь, и желание исполнится.
Губы мальчика зашевелились в многократном повторении одних и тех же слов, а черномундирник, находящийся вне поля зрения малолетнего калеки, чуть наклонился и отработанным движением кривого клинка перерезал горло наследника семьи Элларте.
Такой поворот событий можно было предположить, но я все равно мелко вздрогнул, наблюдая кратковременную агонию умирающего. Эвина подалась вперед, жадно раскрыв глаза, будто хотела до мельчайшей детали запомнить последние мгновения жизни одержимого, а вот все прочие присутствовавшие — зеваки, слуги дома Фьерде и люди с красными пряжками на черных камзолах — остались вполне равнодушными. В бесстрастную черствость душ не верилось, стало быть, нечто подобное происходит в Катрале достаточно часто, чтобы перестать пугать и удивлять. Значит, правдивы и обоснованны были опасения золотозвенника? Значит, охотник и в самом деле ехал в эти края, как на каторгу? Значит…
Тем временем агония прекратилась, и лицо мертвеца пошло мерцающими синими пятнами, постепенно просачивающимися наружу. Вот они стали похожими на сгустки света, вот слились воедино, превращаясь в крупную искру, повисающую над группой людей, из которых, как я понимал, надеяться на исполнение желания мог один лишь ребенок.
Сверкающий синий шарик, метнувшись несколько раз из стороны в сторону, вошел прямо в темноволосый затылок, и лицо мальчика, обращенное как раз в мою сторону, застыло то ли в испуге, то ли в восторге, а потом по щуплому телу покатились мощные волны судорог.
Конечно, он не смог устоять на ногах, упал, никем не поддерживаемый, забился в корчах на мостовой, наверняка нещадно отбивая себе бока. Черномундирники, впрочем, продолжали смотреть на ребенка, и весьма пристально. Может быть, полагали, что вселение демона может пройти неудачно, и тогда придется лишать жизни еще одного несчастного. Но куда больше, чем внимательная сосредоточенность подручных, меня удивил вид их главаря. Блондин стоял, гордо и сурово выпрямившись, но в каждой пяди его тела отчетливо просматривалось еле сдерживаемое стремление вступить в борьбу. Вернее, броситься в драку за могущество, даруемое демоном. Ореховые глаза бальги горели огнем, напомнившим мне взгляд Сосуда, обретшего волю, но, пожалуй, пугали намного больше.
Судороги, сначала страшные и продолжительные, постепенно сошли на нет, и мальчик наконец затих, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Блондин выждал еще некоторое время, потом наклонился и спросил:
— Твое желание исполнилось?
Ребенок не сразу понял, что к нему обращаются, долго вслушивался в эхо отзвучавших слов, а потом, вместо того чтобы отвечать, попытался подняться, опираясь ладонями о брусчатку.
И у него получилось. Не быстро, потому что исцелившемуся наверняка боязно было переносить вес тела на прежде больную ногу, но, когда мальчик все же решился и понял, что теперь телу не надо кривиться ни стоя, ни при ходьбе, отчаянно закивал, как будто вмиг потерял дар речи.
Бальга вздохнул и многозначительно посмотрел на черномундирника, с клинка которого все еще капала кровь одержимого. Кривой нож сверкнул на солнце еще одной белой молнией, и ребенок пронзительно вскрикнул, вновь припадая, но теперь уже на другую, прежде вполне здоровую ногу.
— Твое желание исполнилось, — повторил блондин, делая знак своим подручным, и те, подхватив мальчика под руки, унесли вновь искалеченного прочь, скрываясь за спинами зевак.
М-да, Цепь одушевления обращается со своими Сосудами куда как бережнее. Можно сказать, холит и лелеет. А в том, что ребенка сделали своего рода Сосудом, сомневаться не приходилось. Желание исполнено, такое, каким было задумано, никаких особых возможностей оно человеческой плоти, кроме исцеления давнего недуга, не дало, да и то прежнее равновесие тут же было восстановлено заботами бальги. И теперь демон надежно заперт в немощном детском теле, а вокруг — одни только недокровки, которые и рады бы воспользоваться заемной силой, да неспособны. Ни при каких условиях. Загвоздка лишь в том, что, если демона поместили в хранилище, значит, им собираются воспользоваться, и этот очевидный вывод меня не порадовал.
Блондин по кругу обошел труп одержимого и вернулся к Эвине.
— Жаль, что с семьей Элларте приключилось несчастье. И все имущество осталось без присмотра.
— Ну уж это долго не продлится, да, эррете? — процедила благороднейшая из благородных.
Бальга делано виновато развел руками:
— Кто-то должен взять на себя такую заботу… А добропорядочным жителям Катралы не к лицу пятнать себя оскверненным добром.
Эвина ничего не ответила, однако по ее лицу ясно читалось, что и в каких выражениях она думает о смиренной услужливости блондина. Один демон там, другой здесь, и «оскверненных» имений, перешедших в распоряжение верховного бальги, становится все больше. Интересно, сколько чужого добра он уже успел подмять под себя?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
