— Я не гневаюсь, девушка — погневаешься тут, вон какие амбалы против аргументируют и вдохновляют на правильность в ответах. Этих терминаторов мясных, двумя ломами не перешибешь. Таких только гранатой глушить. Связкой противотанковой. Или сразу ящиком — экономии тут не место! И пару мин сверху, для гарантии. Психи.
А кто еще? Смотрят на него влюбленными глазами, как глядят влажно верные псы, увидавшие хозяина после долгой разлуки. Вот только хвостами не виляют, но чрезвычайно желали бы. Прям горят взорами возжелания! Ух, как его в высокий штиль несет! Пафос градуирует до бесконечности, скромная вычурность на подходе. Тут думать надо куда он вообще попал, где он и с кем он, а не речь свою чеканить высокими шаблонами. Он вздохнул, с осознанной обреченностью — сам себя отвлекает, самобманывает пустыми размышлениями. Да, выбор есть и его нет. Только один приемлем. Спрашивать начистоту. Разговор вести только впрямую, только открыто, ставя этим все на кон. Такой себе Каггат, ритуальный поединок с самим с собой. С Темной стороной себя. Играющего страстями, жаждущего протравить желчью дорожки недоверия на плате недоверия на плате подозрительности. Еще раз покосился на замершую в ожидании девушку, все так же стоящую на коленях возле него. Ну, что? «Джеронимо!».
— Встань с колен. Сядь… Ну вон в то кресло сядь. Расскажи мне все. Все с того момента, когда я — какое же слово подобрать? — потерял себя?
— Вы упали, Владыка, после того, как что-то схожее с хрустальной сетью ударило вас в спину. Вылетело оно из тела эльдара. Затем над вами вилось такое серое, как… Как вечерняя хмарь. Она обжигала, не давала коснуться вас. Долго, в полную половину часа. И мы не могли это ни развеять, ни пройти. Бруно и Себастьян сожгли себе всю кожу на теле, пытаясь к вам пройти и вас унести, Владыка. Они не успели. Серое марево втянулось в вас, и вы тут же открыли глаза. Долго молчали и произнесли только одно веление нам — идти в Дижон. Затем вы замолчали и закрыли глаза, Владыка. На целых пять дней, Владыка! Я… Мы… не оставляйте нас больше, Владыка!
— Я… — он подумал, а имеет ли право? Решил — имеет, внутренне ощущая, что не только имеет, а вообще ее, девушку и этих двух амбалов и еще кого-то, напоминающих маленьких медвежат, имеет. В смысле, не имеет, а в праве своем поиметь… То есть в Праве своем и Силой своей… Он вновь запутался в громких словах и резко оборвал затяжной дрифт своих мыслей. Уверенно и не допуская сомнений в голос продолжил словами свое решение:
— Я вас не оставлю — в голове хлопушкой разбросал хмурое веселье грустно-смешной словесный гэг: «Я вас не брошу. Папа пить не бросил и вас не бросит!».
Губы сами собой открылись, выбросили вырубленные монеты слов велением-приказом:
— Себастьян, вина.
О, как! Не задумываясь и не сомневаясь, что этот молодой человек с фигурой сушенного бодибилдера — одни мышцы и жилы под кожей юноши с глазами ребенка, выполнит его приказ. Любой приказ.
— Фринийского, Владыка? Здесь только виноградное, яблочный сидр и пиво. Мне найти для вас фринийское, Владыка?
— Нет. Сидр подойдет.
Крайне неглуп, уважительно тактичен, смело инициативен и вариативен в выполнении порученного. Эффективный менеджер. Сила уму не могила? Пака думал, один из громил, тот самый молодой, беззвучно исчез за дверью. Значит, это точно Себастьян, а оставшийся Бруно. Может и этого Бруно куда-то или зачем-то отправить? Легче атмосфера станет, не так напряжена атомами воздуха. Вернул взгляд на девушку, севшую на краешек кресла и готовую мгновенно сорваться с места по его велению, по тени желания.
— Что было потом?
— Мы собрали все золото, все хорошее оружие. Младшие звери закололи всех людей, что там остались живыми, прислужников Совершенных и эльдар. Этим тварям мы отрубили головы. Двух Совершенных мы взяли с собой и пытались поить вас их кровью, Владыка. Но вы ее отвергали, тогда я напоила вас своей, мой Повелитель.
— Я пил твою кровь?
— Да, Владыка! Мою вы пили, а кровь Бруно и Себастьяна не хотели, сжимали губы. Владыка, не гневайтесь на Старших зверей! Они так переживали, что Бруно неосторожно раздавил голову Совершенному, а Себастьян плакал! Ой! Мой Повелитель!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не буду. Я не буду гневаться. Я спокоен.
Нет, «я совершенно спокоен» не дождетесь. Да это… Это что тут за… Этот ангелочек нежным голоском, радостно и довольно сообщает ему, что они кого-то там закололи, другим отрезали головы, всех ограбили и теперь ждет похвалы как за правильно выполненное домашнее задание. Это что за отмороженная рейд-группа орков-боевиков во главе с феей?! Переживали они, плакали, головы как гнилые арбузы давили. В расстройстве, млин! Головы! И еще они поили его кровью! Да как в голове своей они это родили? Как звери! Ага, вот именно! Звериное чутье, знание незнаемого. А фея, для него деликатес — «мою вы пили», а другой он, видели те, брезговал! Отвергал. Гм, как все вместе эротично прозвучало! Ну вот такие они, вампиры-наоборот, привлекательные извращенцы. А может… Он и сам вампир?
Он посмотрел на солнечный свет рвущийся в открытое окно — лето. Осторожно подставил руку под теплый луч — не обуглился. Потрогал клыки во рту — островатые и большеватые, но вроде бы в норме. И кожа у него, по крайне мере на руках, розовая, здоровая, не как в фильмах мертвенно-бледная. Сердце стучит гулко, ровно, сильно, как матерым суперпрофессионалом отрегулированный мотор. Поет. Пульс? Очень хороший пульс. Как космический пульс, ровный как у астронавтов — все положенные 60 в минуту. Метроном. Нет он не вампир, это точно. А кто тогда? Эта вот золотая дымка в глазах, это ведь не очень нормально? Есть тут поблизости хорошие офтальмологи?
— Ваш сидр, Владыка.
— Спасибо, Себастьян — что это он так дергается, словно обычная благодарность равна ордену или даже больше, судя по его просиявшему лицу?
— Я счастлив вам служить, Владыка!
— Мы счастливы служить вам, Владыка!
Ого, какой бас у этого Бруно! Как корабельный ревун, мля! Почти оглушил, сволочь здоровая!
— Вольно, вольно. Расслабьтесь, дети мои. Не нужно служить человеку ли, идолу ли, как богу. Грех это. Господу служите, от сердца и души служите, не ради злата или пищи телесной, а ради спасения душ ваших.
Твою-жжж… Это то как он так завернул? И без шпаргалки? Естественно так, без надрыва или вымученного-заученного, словно от сердца выдал, словно он проповедовал или отправлял службы ежедневно. Привычно и не по разу в день.
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое! Да придет Царствие Твое!» Басистый раскат вспух в голове, ударил в виски. В голове рваными, подрезанными и склеенными, потрескавшимися черно-белой негативами замелькали кадры, обрывки фильма, статичные сценки, ролики без начала и конца.
Вот молодой юноша срывает виноградную ягоду, его другая рука на рукояти шпаги. Привычно и обыденно. По праву рождения. Он смеется, отталкивает пальцами унизанными перстнями чью-то руку, игриво щекочущею его стебельком.
Красный песок пустыни, ветер сушит глаза, один стоит над другим, в руке стоящего гудит, плавит глубокой бороздой песок, багрового цвета меч. Глаза стоящего до краев залиты тяжелым золотом. И тяжелые, гортанно-шипящие слова древнего языка сносят песчинки в сторону, связывают своей силой ветер, сами расправляя темные крыльями плащ нового Дарт-лорда.
Горящий БТР, чьи-то окровавленные, исцарапанные, грязные руки тащат его от жарко горящего железного гроба. С криком сбивают с него пламя. Госпиталь, награды. Граната, контузия, плен. Нехорошо получилось, кровников с еще Первой встретил. Чрезвычайно ему рады были, как только не убили — бог ведает! Вредный оказался, выжил. Госпиталь. Увольнение из рядов. Сияющие оклады икон, тепло свеч, изуродованные руки с отрезанными указательными пальцами заливают масло в лампаду.
Лица, лица, лица. Юное, более взрослое, взрослое, старое. Юноша, мужчина, зрелый мужчина, глубокий старик.
Леонардо Мауриччи де Ла Маттэо де Франко Раннийский, сын герцога, наследник. Избалованный, капризный, равнодушный, пресыщенный. Не хотящий уже ничего и желающий всего и вся. Власти, могущества, богатства и преклонения. Много.
