Ремешок на одной из моих туфелек, еще не разношенных, натирал ногу, и я отдала Джеку медвежонка, а сама нагнулась поправить. Может, просто хотела спрятать лицо. Думаю, как только я отдала его, мне стало понятно, что он сделает. Он застыл на мгновение, взрослый мужчина, в конце пирса, с плюшевым мишкой на руках, человек в конце пирса. Поглядел на этого мишку, словно не понимая, зачем он его держит, не понимая, какое он имеет к нему отношение. Потом шагнул ближе к ограде. А потом уже не было никакого мишки, был только Джек. Прощай, Джек.
Рэй
Но я не сразу надел плащ и отправился к Билли Хиллу. «Джордж, я ставлю вот эту пачку». Выложи я там штуку наличными, на меня поглядели бы как на дурака. Я потерял бы всякое доверие – кому охота связываться с шизиком. «Что это ты задумал, Рэйси? Похоже, ты свой банк уже сорвал». И кроме того, у меня был бы соблазн ляпнуть в тамошней компании, среди всех этих любителей себя помучить и горемык, рискующих последней парой фунтов: «Это за Джека, я отдаю его деньги. Ну знаете, Джек Доддс, – нужно спасать парня». Надо быть идиотом, чтобы ставить на коня по кличке Чудотворец, надо быть идиотом, чтобы держать такого и тренировать его. Еще подумают, что букмекер мне на ушко шепнул. И все же – предчувствие есть предчувствие, Счастливчик я или нет?
И я прямо тут же, на третьей сигарете, взял трубку и набрал известный мне номер, где должны были принять четырехзначную ставку даже у мелкой сошки вроде меня, и без всяких вопросов. Где мне скажут: «Сколько?», а я отвечу: «Тысяча фунтов, на победителя, с выплатой налога». [22] И они запишут номер моей кредитной карточки и недрогнувшим голосом повторят за мной имя, Чудотворец, думая: один такой рождается в мире каждую минуту, у нас не самый трудный способ делать бабки.
Тридцать три к одному.
Но совсем другое дело, если ты знаешь. И если ничего не выйдет – а так оно и будет, – то Джек получит свою тысячу назад. Я погашу этот долг из своих, потом отыграюсь. Верну Джеку его деньги, и моя совесть будет спокойна. Цену фургона.
«Принято, мистер Джонсон. Благодарим за звонок».
И это должно быть записано на мое имя, а не на Джеково. Потому что вдруг. Чем черт не шутит.
Потом я кладу Джекову тысячу в особый укромный уголок за шкафом. Ни к чему без нужды таскать с собой штуку наличными. И надеваю плащ, и сую в карман сигареты, и прежде чем выйти, озираюсь, как будто никогда раньше не видел своей комнаты. Самого одинокого места на свете.
Значит, и дом родной продаешь.
Я зашагал в сторону «Кареты», думая: если я так уверен, можно было самому пойти на ипподром и поставить собственные деньги или выбрать комбинацию, чтобы покрыть свои потери. Что было бы нелогично, если я знаю, да и в любом случае значило бы искушать судьбу. Это не мой день, а Джека. Надо смотреть проще. Хотя дело далеко не простое.
Или можно было бы пойти к нему прямо сейчас, сказать ему. Наверно, поэтому я и бегу по улице, точно куда-то опаздываю. На пятьдесят третьем автобусе до Святого Фомы, Вестминстер-бридж. Сказать, что его деньги поставлены, но проигрыш пойдет за мой счет. Это все, что я могу сделать, Джек. Только сейчас мне не хочется смотреть ему в глаза или чтобы он смотрел в мои. И если он хоть что-нибудь соображает, он тоже настроит приемник на нужную волну, это ему еще под силу. Трансляция из Донкастера. И тоже будет в курсе событий.
Я захожу в «Карету». Для пятницы тихо. Берни приносит мне пинту и говорит, этак между нами: «Как там Джек?» Я говорю: «Вчера вечером у него был и сегодня пойду. Вопрос времени, Берн». И смотрю на часы Слэттери. Четверть третьего. И Берни качает головой, словно с Джеком произошло что-то немыслимое, чудо наоборот. Я говорю: «Выпьешь стаканчик, Берн? Выпей за мой счет. Заодно сандвич мне принеси. С ветчиной, без горчицы». Высоко на полке, сбоку, работает телевизор: экран наклонен как надо и звук в самый раз, чтобы любой клиент, сидящий у стойки, мог краем уха и краем глаза следить за ходом соревнований, не теряя нити, когда заказывает очередной стакан. Трансляция из Донкастера. Линкольнский гандикап.
Берни приносит мне сандвич, видит, что я гляжу на экран, и спрашивает: «Тоже пару фунтов поставил?» Я говорю: «Да нет, честно сказать. Как-то не ко времени оно нынче, правда?» Берни одобрительно кивает. «Но все равно, свои соображения есть?» – говорит он. «Молчание – золото», – говорю я и откусываю сандвич. Берни улыбается, точно ждал от меня такого ответа. Наливает себе пива, глядя на экран. «Был бы сейчас там, наверно? Если б не обстоятельства». «Ага», – говорю я. Вроде как Джек виноват.
В Челтнеме тоже, на Золотом кубке, потом в Донкастере – первые без препятствий.
«Твое здоровье, Рэйси, – говорит он, подымая стакан. – Не чихай». «И твое», – отвечаю я. «Звук прибавить не надо?» – спрашивает он. Я качаю головой, и он потихоньку уходит, с полотенцем на плече, как обычно, когда чувствует, что посетителю не хочется разговаривать. Но он видит, как я сижу на табурете, не отрывая взгляда от телевизора, что довольно странно для того, кто ничего не поставил. Видит, как я смолю одну за другой и тушу бычки раньше обычного. Рэйси пьет медленно, но верно. «Плесни-ка теперь покрепче, Берн. Двойную».
«Малость торопимся, а, Рэйси?»
Но когда подходит время моего забега, я чувствую себя не игроком, не рисковым парнем, которому нужен глоток для храбрости. Я думаю как жокей. Чувствую себя жокеем, у которого нет выбора.
Какой-то малый по фамилии Айронс, никогда о нем не слыхал, Гэри Айронс. Тяжеловатое имя для жокея. [23] Я думаю, каково бывает жокею, если под ним конь по кличке Чудотворец. А у самого фамилия Айронс. Я сижу у стойки в «Карете», но чувствую себя жокеем, мои носки упираются в верхнюю подставку для ног, колени напряжены и сжимаются, зад еле касается сиденья. Все, что мне нужно, – это первый удар хлыста. Я смотрю, как он выходит из паддока, широкая грудь, дубленый нахрапник, и направляется к старту, и уже заранее вижу, как он поведет себя в забеге, как возьмет старт и сразу пойдет широким, плавным, ровным галопом, выносливый и уверенный, и думаю: сегодня день этого коня, этого жокея. Что нам наши цепи. И день Джека. А потом я просто гляжу на то, что уже видел, что и так уже знал, даю коню выиграть для меня гонки. Смотрю, как он мчится – такого бега он никогда еще не показывал и никогда больше не покажет, по крайней мере при этих же шансах, – держится посередине, находит брешь, увеличивает скорость, сразу заявляя о себе, как будто решил покончить с легкой разминкой, и – с пятого по порядку места, отставая от лидера корпуса на три, – делает рывок и обходит их всех, точно включив дополнительную передачу, точно ему не хватило еще пары фарлонгов, чтобы как следует разбежаться.
Иногда это чистое торжество лошади.
Я и ухом не веду, когда он пересекает финишную черту. То же самое, когда его ведут обратно к ограждению, и жокей спешивается, и расседлывает его, и треплет по холке, а он наклоняет голову и фыркает, точно не произошло ничего особенного. Сижу с неподвижным лицом, когда объявляют результат и, в подтверждение, стартовые цены. В сокращенном виде, но мне они и не нужны.
Тридцать три к одному.
«Кому-то сегодня повезло», – говорит Берни. И я отвечаю: «Ага», подымаю свой стакан с виски и осушаю его, глядя через мутное дно. Потом смотрю на часы, свои и Слэттери, ставлю пустой стакан обратно и спешиваюсь, то бишь слезаю с табурета. «Ладно, я пошел, Берн. До встречи». – «До встречи», – отвечает Берни, забирая стакан. Трудно вообразить себе этот паб без Берни за стойкой, так же как и без часов Слэттери.
Потом я выхожу и думаю: надо сразу пойти к нему. Если повезет, на этот раз с автобусом, уложусь в двадцать минут. Надо сразу же ему сказать. Но если он не дурак, он и сам поймет, нутром почует. Счастливчик не прогадал, дело в шляпе.
А еще его тысяча фунтов, которую я спрятал для сохранности. Он должен получить ее обратно, надо ему отнести. И еще будет маленькая проблема с передачей выигрыша, который ведь не может быть выдан наличными, хотя он-то небось думает, что может, – гак это, наверное, представляется Джеку Доддсу. Пачка вроде тех, с какими он имел дело у себя в магазине, только гораздо толще. Тридцать четыре тысячи фунтиков в тумбочке у кровати, этакий загашничек. Сестричка, гляди, чего у меня есть.
Но это будет чек, Джеки. Для удобства я использовал собственное имя. И на кого теперь выписать – на тебя? Или на Эми?
В общем, я вернулся домой, достал Джекову тысячу и пересчитал на всякий случай, хотя ее никто не трогал. Восемьсот банкнотами по пятьдесят фунтов и двести двадцатками. Перезвонил по тому специальному номеру, узнать насчет выплаты, и голос у меня был довольно-таки спокойный для парня, который только что выиграл тридцать с чем-то тысяч. Решил, что налог заплачу сам, а Джек получит чек с тремя нулями. Потом у меня чуть не подкосились ноги. Я подумал: видно, последняя порция в «Карете» была лишней, не надо было переходить на виски. Зачем, если я и так знал? И в больницу нехорошо идти, когда от тебя пахнет виски и пивом и ты еле держишься на своих двоих. Что подумает сестра Келли?
