Арсланкул ничего не ответил.
— Сердце молодца — повелитель. Я тебя не неволю, мой свет, — сказал старик, направляясь к воротам.
Жужжание прялок умолкло. Девушки, словно дети, выпущенные из школы, шумно поднялись с места. Они торопливо сложили в мешочки нитки и веретена и спустились во двор. Одни секретничали о чем-то, другие играли на чанге. Арсланкул, чтобы не смутить их, отошел от дувала. В воздухе зазвучала песня о разлуке, так соответствовавшая настроению Арсланкула:
Где тополь мой? О, горе мне! Я с нежным станом разлучен. —С моим смеющимся цветком, с моим тюльпаном разлучен.Нет песен! С гурией моей я злым обманом разлучен.Поет ли соловей, когда он с гюлистаном[88] разлучен?И молкнет попугай, с родным шекеристаном разлучен.О горе! Сквозь мои глаза частицы сердца потекли.Росой кровавых слез моих окроплена вся грудь земли.И над землею — мой посев: тюльпаны красные взошли.
Ты плачешь! Можно ль не рыдать, когда любимый твой вдали?Как прах с душой, так я с тобой судьбы обманом разлучен.Нет кубка единенья мне! Навек лишен я встречи с ней.Я влагой жизни огорчен — вином своих печальных дней.Не яд ли горя в то вино примешан милою моей?Разлука горше смерти мне! О рок, срази меня скорей,Но да не буду я с ее желанным станом разлучен!Разлука, сердца моего шипами больше не терзай:Я сто мучений претерпел, я полон скорбью через край!О сердце! Больше претерпи, но милую не забывай!Что мне десятки тысяч дней?! Пусть я погибну невзначай,Но только да не буду я с моим тюльпаном разлучен![89]
Старуха разостлала дастархан. Она принесла мучную похлебку в цветных глиняных чашках и, еще не успев сесть, спросила:
— Ну что, правду я сказала? Девушки красивы, как месяц, да?
— Если скажете «как дочери пери», и то не ошибетесь, — ответил юноша.
— Да буду я жертвой за тебя! Выпустить из рук таких девушек — все равно, что упустить птицу счастья, когда она сядет тебе на голову. Это было бы неблагодарностью. К которой из них более склонно твое сердце? К той, белой и гладкой, как яйцо, или к другой, золотистой, как пшеница, стройной, как молодой побег? Сказать по правде, я и сама теряюсь: мое сердце тянется то к одной, то к другой. Выбирай сам.
Арсланкул положил ложку и молча поглядел в лицо тетке.
— Ну, чего уставился? Говори, успокой мое сердце.
— Тетушка, во всяком деле следует потерпеть и подождать, — мягко ответил Арсланкул чтобы но огорчать старуху. — Подумаем. За два-три дня никто их не унесет.
Ах, сынок, все — терпение да ожидание в мире досталось тебе на долю. — Обиженная старуха больше не раскрывала рта.
На следующий день Арсланкул в первый раз надел новые сапоги и шелковый халат, которым месяца два тому назад его наградил в числе прочих гостей Навои на пиру в честь мастеров и простых строителей. Принарядившись, юноша вышел на улицу. Он хотел разыскать своих приятелей, но потом раздумал: «Обязательно потащат в кабак».
Любуясь законченными и недостроенными домами, двухэтажными легкими зданиями и садами, которые тянулись вдоль длинного широкого хийябана, Арсланкул медленно шел по дороге, устланной золотым ковром облетевших листьев. Немного погуляв, юноша направился в медресе Шахруха: он давно уже не видел Султанмурада.
Темная, как всегда, комната в пасмурный день казалась еще мрачнее. Арсланкул увидел, что Султанмурад, окруженный книгами, лежит на подушках, словно больной.
— Ай-ай, что случилось, господин? — взволнованно спросил Арсланкул, присаживаясь возле Султанмурада.
Глаза Султанмурада ввалились, цвет лица был болезненный, бледный. Он поднял голову и сел, опираясь локтем на подушку.
Два-три дня назад я заболел, но сегодня жар спал и мне легче, — сказал он.
— Позвать лекаря? — с искренним сочувствием спросил Арсланкул.
— Нет, я уже обращался к врачу. А вас я очень ждал. Вчера, к вечеру, я посылал за вами одного мальчика. Он приходил?
— Нет, господин. Вчера я рано ушел с работы домой, — ответил Арсланкул. — Скажите, какое у вас дело, я исполню, — добавил он с виноватым видом.
По истощенному лицу Султанмурада скользнула, болезненная улыбка.
— Я получил верные сведения о вашей подруге, — заговорил он, поднимая голову. — Она состоит в числе личных служанок Хадичи-бегим. С султаном она еще не встречалась.
Лицо Арсланкула просияло.
— Господин, из чьих благословенных уст вы это слышали? — дрожащим голосом спросил Арсланкул. — И в этом, и в том мире я буду вашим рабом. Господин, скажите, это правда? Вы осветили весь мир для меня.
Султанмурад, разумеется, скрыл от юноши свою любовь. Он сообщил Арсланкулу, что как-то раз поведал своему другу Зейн-ад-дину эту, похожую на сказку историю; тот заинтересовался, стал расспрашивать и сообщил то, что узнал.
— Ваш друг служит во дворце?
— Нет, — ответил Султанмурад, — но если он захочет, то узнает любую тайну. Можете ему верить.
— Ладно. Дворец, гарем для нас, бедняков, все равно, что гора Каф.[90] Что же делать? — изнемогая от своего бессилия, спросил Арсланкул.
— Действительно, перед вами воздвигнут вал Искандера,[91] — сказал Султанмурад, кивая головой. — Но до сих пор на вашем пути была непроглядная ночь. Теперь вдали загорелся светоч надежды. Если захочет аллах, ваши усилия не останутся бесплодными. Я думаю, вот с чего следует начать: вам нужно связаться с вашей прекрасной возлюбленной, рассказать ей, как вы страдаете и тоскуете, и узнать, как она относится к вам. Вы ничего не имеете против?
— Сущая истина. Я ни капельки не сомневаюсь в чистоте и благородстве Дильдор. Однако прошло много лет. Кто знает, о чем она думает, — сказал Арсланкул, опуская глаза.
— Я советовался с моим другом, каким образом связаться с ней, и мы нашли способ.
Арсланкул внимательно посмотрел на ученого. Султанмурад рассказал про старуху гадалку.
— Эта хитрая старуха, конечно, жадная тварь, лишенная всякого человеческого чувства, — сказал он. — Я уверен, что она потребует много денег. Если у вас нет, скажите, не стесняйтесь. Мы как-нибудь найдем средства.
— Если дело коснется денег, я самого себя заложу, но найду их. Об этом не беспокойтесь.
Арсланкул поспешно поднялся, намереваясь тотчас же отправиться на розыски гадалки. Султанмурад напомнил ему, что дело следует вести очень осторожно.
В полуоткрытое окно он увидел могучую фигуру Арсланкула, который мчался по двору медресе, и глубоко вздохнул. Проклиная жестокую жизнь, отравившую сердце простодушного благородного парня, который годами хранил в груди чистое, светлое пламя любви, он пожелал ему счастья. Старая боль могучей волной поднялась в его сердце; однако это не была зависть. То были муки неразделенной любви. Пленительный облик Дильдор рисовался перед взором ученого так ясно, словно он видел ее только вчера. Чтобы отвлечься, Султанмурад протянул к полке руку и, взяв толстую книгу, рассеянно начал ее перелистывать.
Глава восемнадцатая
Когда Дильдор проснулась, в окна уже вливался свет утра. Подруги ее, лежавшие рядом на тюфяках, спокойно спали, прижавшись друг к другу.
— Вставайте, не копайтесь, будут ругать! — закричала Дильдор, поднимая голову с подушки.
Двое девушек лениво открыли глаза и снова капризно зажмурились. Дильдор, зевая и потягиваясь, поднялась с постели. Быстро оделась и открыла дверь. Влажный холодный ветер охватил тело. Девушка вздрогнула.
Сыпал мелкий, словно просеянный сквозь сито, снег. Сады, лужайки побелели, изящные стволы кипарисов покрылись серебром. Долгожданный снег. Опять зима. Сколько раз Дильдор встречала здесь первый снег… Она уже даже и не помнила. Отдаваясь, как всегда, печальным мечтам, девушка быстро пробежала по саду. Снег набился ей в кавуши, но она не чувствовала этого. Вороны и галки летали, хрипло каркая, вдали сновали тени — рабов-надсмотрщиков.
Дильдор присела на берегу медленно сочившегося словно обессиленного зимой, арыка и умылась, набирая воду горстью. Пригладив мокрыми пальцами — волосы, она направилась обратно в комнату и вдруг услышала издали взволнованный голос Давлат-Бахт.
— Дильдор, беги! Беги сюда! — Что случилось? Опять крысу поймали?
— Беда пришла! — крикнула Давлаг-Бахт. Дильдор, на ходу вытряхивая снег из кавуш, побежала в комнату, где жила Давлат-Бахт. Девушка дрожала мелкой дрожью; в лице у нее не было ни кровинки.
— Чего ты испугалась, сестричка? — спросила Дильдор, взволнованно прижимаясь к Давлат-Бахт.
— Посмотри на Гуль-Санам. — Давлат-Бахт указала на тюфяк, лежавший на полу.
