Айбек
Навои
Глава первая
I
Весеннее солнце ярко сияет над величественным куполом медресе[1] Гаухар-Шад в Герате. Словно живой воздушный цветник сверкают, взблескивают мириадами красок узоры на высоком портале. Над куполом весело кружатся голуби, то взмывая ввысь, то опускаясь в скользящем полете. Над широким квадратным двором медресе после прошедшего накануне ливня клу бится еле видимый пар.
Двор замкнут с одной стороны обителью для дервишей[2] — ханакой, — с трех других — комнатами-клетушками для студентов — худжрами. Медресе живет своей обычной жизнью. Радуясь солнечному дню, студенты вышли во двор, разостлали циновки на дорожках, выложенных плоским кирпичом, и готовятся к занятиям. Кто изучает «Шамсию», кто — «Кафию», а кто — «Хашию».[3] Вот студент положил книгу на колени и зубрит арабскую грамматику, бормоча себе под нос, покачивая головой в огромной чалме и зажмурив глаза. А вон трое молодых людей, усевшись треугольником на циновке, горячо обсуждают какой-то, видимо, сложный и важный для них вопрос. Один из студентов — худощавый, бледный, с густой бородой — изо всех сил старается одолеть других неумолимой логикой и склонить «весы истины» на свою сторону. Но младшие товарищи отнюдь не уступают ему в упорстве. Крича и жестикулируя, они в один миг воздвигают недоступную крепость из новых аргументов и соображений. Нередко спорщики уклоняются от основного предмета; увлекшись новой мыслью, всплывшей во время прений, они блуждают в чаще слов, усеянной терниями трудных вопросов, и, продираясь сквозь нее, возвращаются к первоначальной проблеме.
Иногда, в пылу спора, противники забываются я осыпают друг друга грубостями; порою, нахохлившись, как орлята, они на мгновенье застывают в забавных позах, словно готовые вцепиться один в другого.
В жизни медресе такие споры — самое обычное дело, и окружающие не обращают внимания на возбужденные крики будущих ученых мужей.
Кажется, что в этот солнечный день полутемные худжры должны быть совершенно пустыми, однако в одной из них, приткнувшейся к ханаке, сидят и беседуют четыре человека. В худжра тесно и сыро; Хотя дверь распахнута настежь и во дворе от яркого весен него солнца рябит в глазах, в комнате царит полутьма. Это обычная студенческая келья, как все другие во всех медресе на Востоке. Может — быть, люди, когда-то, решив подтвердить на ярком примере правильность древней мысли: «Наука — это рытье иглой колодца», установили для воспитания терпения такие стиснутые, темные худжры.
Среди собеседников трое — студенты. По учености, возрасту, характеру они резко отличаются друг от друга, но все они — самые бедные студенты медресе. Следуя правилу: «Сложи две половины — и выйдет целая», они сходятся, чтобы вместе готовить пищу.
Самый старший — хозяин худжры Ала-ад-дин Мешхеди — маленький человек с худощавым, заросшим жесткой черной бородой лицом, густыми сходящимися бровями и полузакрытыми тусклыми глазами. — Вот уже пятнадцать лет, как он живет в медресе Гаухар-Шад, в этой самой худжре, и даже не представляет себе, что когда-нибудь ему придется покинуть ее. Хотя Ала-ад-дин Мешхеди десять лет учился у самых выдающихся мударрисов[4] своего времени, он не сумел выдвинуться ни одной области знания. Несколько лет тому назад он охладел к науке и теперь редко посещает лекции.
Однако счастье или, может быть, несчастье быть поэтом, доставшееся на долю многим его современникам, не миновало и Ала-ад-дина. Он упражняет свой калам[5] во всех родах поэзии. Проводя ночи без сна, он даже составил сборник стихов — диван, а в области стихотворных загадок и шарад — муамма[6] — считает себя если не совершенным, то во всяком случае очень искусным мастером. Но его поэтический талант, как и его диван, не получили признания в мире поэтов. Это очень огорчает Ала-ад-дина. Горе терзает его сердце, отчаяние и уныние ни на минуту не покидают его. В поисках славы и покровительства поэт, не отваживаясь обращаться к царям, пишет и подносит хвалебные оды — касыды — бекам, везирам и даже менее высокопоставленным лицам. Безграмотного бека он величает «вместилищем наук», «сокровищницей глубоких мыслей», «покровителем ученых и поэтов», о его отце и деде, служивших простыми нукерами[7] в войсках султанов и беков, он говорит, что, «с тех пор как светит солнце, их счастье не знает конца», и награждает их пустыми, но пышными титулами, вроде: «высокородный» или «светило на небе власти»;
Ала-ад-дин Мешхеди—человек нервный и вспыльчивый; из-за пустяка он может поссориться с кем угодно. Обидевшись, он берется за калам, и тут уж худо приходится врагу — ядовитый стих сатиры смешивает врага с грязью.
Другого студента зовут Зейн-ад-дин. Это молодой гератец двадцати-двадцати одного года из семьи среднего достатка. У него стройный стан изысканные манеры: он остроумен, беззаботен, приятен как собеседник. Зейн-ад-дин начал учиться четыре-пять лет тому назад и значительно преуспел в некоторых науках. Он прекрасно владеет арабским и персидским языками. Однако легкомыслие и любовь к роскоши и развлечем ни ям мешают ему достаточно усердно заниматься науками. Большую часть своего времени он посвящает искусствам. Среди обитателей медресе Зейн-ад-дин славится красивым почерком. К тому же он хорошо поет и прекрасно играет на гиджаке.[8] В последнее время, с тех пор как у Зейн-ад-дина испортились отношенния с отцом, он впал в бедность. Бывая на пирушках у богатых и знатных студентов — сыновей беков и везиров, — Зейн-ад-дин развлекает собравшихся пением и музыкой и, пользуясь случаем, наедается досыта.
Третий студент, Султанмурад, — восемнадцатилетний юноша крепкого сложения с широким лбом и большими выразительными глазами. Уже два года как он учится в Герате. Султанмурад — сын знаменитого шахрисябского мастера-каменотеса. Когда его отец разбился, упав с высокой постройки, Султанмураду было всего три года. Его мать, женщина образованная, уделяла много внимания воспитанию сына. Он учился сначала в родном городе, потом в Самарканде. Наконец, благодаря поддержке родственников, Султанмураду удалось переехать в Герат, и он поселился в этом медресе. Выдающиеся способности принесли Султанмураду известность не только среди обитателей медресе — на него обратили внимание гератские ученые. Султанмурад постиг не только вопросы вероучения, но и приобрел основательные познания в математике, астрономии, логике, литературе. Когда Султанмураду было четырнадцать лет, один из его самаркандских учителей как-то сказал ему: «В древние времена был некий ученый. Он говорил: «Если бы у всех мудрецов обитаемои части земли вдруг исчезли из памяти все науки и знания, то я бы мог восстановить их полностью. Сын мой, в тебе я вижу такой же ум и способности. Будь же всегда усерден и прилежен». Султанмурад мечтал сравняться в знании с этим легендарным ученным.
Постигнув все основные отрасли наук своего времени, он хочет стать «светилом науки», вождем ученых своего времени.
Резко отличается от студентов четвертый собеседник, гость Ала-ад-дина Мешхеди, самаркандец Туганбек. Это толстый, широкоплечий человек с редкими рыжеватыми усами, смуглым скуластым лицом и лукавый ни, беспокойно бегающими глазками.
Хотя наступили жаркие дни, на плечах Туганбека тяжелая, потертая шуба, на голове — Огромная бобровая шапка. Предки Туганбека во времена Тимура занимали высокие должности. Среди них были знаменитые военачальники, государственные деятели, тарханы.[9] Но в дальнейшем, когда государство Тимура распалось и между его сыновьями разгорелась борьба за власть, слава семьи Туганбека начала меркнуть. Отец его, Фирузбек, пропал без вести во время одного из походов; влиятельные родичи с отцовской и материнской стороны один за другим лишились высокого положения. Некоторые погибли во время междоусобных войн; другие, из страха перед врагами или в поисках счастья, переселились в дальние края. С семнадцатилетнего возраста Туганбек с головой окунулся в политическую борьбу, охватившую Мавераннахр, Хорасан, Ирак, Дешт-и-Кипчак[10] и другие страны, когда-то покоренные мечом Хромого Тимура. Добиваясь славы и счастья, Туганбек пресмыкался у порогов кипчакских ханов и туркменских беков и служил то одному, то другому; обманывал — и его обманывали, грабил — и его грабили. Наконец два месяца тому назад, двадцати пяти лет от роду, Туганбек оказался в Герате. Хотя его встреча с Ала-ад-дином Мешхеди была случайной, они крепко подружились, и Туганбек постоянно торчал в комнате своего товарища.
Туганбек был не силен в грамоте, но знал цену науки и просвещению. Прислушиваясь к спорам и диспутам студентов, считал область эту для себя чуждой: «заниматься науками — дело тихих, спокойных, непритязательных людей». А мысли Туганбека постоянно витают в мире битв. Он любит рубиться мечом, носясь, как молния, на быстром коне; изумлять всех силой и искусством в стрельбе из лука; совершать набеги на города; подкрадываться с отрядом храбрых молодцов к возвышающейся, как гора, крепостной стене и, приставив к ней лестницы, врываться в крепость, сея страх и смятение среди ее обитателей; делать набеги на зимовья кочевников и угонять тысячи баранов…
