Сможет ли российское кино подняться хотя бы до советского уровня? Сможет, если станет национальным. Сможет ли оно стать таковым? Фильм — не стихотворение и не картина: его в одиночку за вечер не создашь. Кино без государственной поддержки существовать просто не может. Так вот: будет государство — будет и кино. Будет Россия — будет и русский кинематограф, возникнет наконец через сто лет после выхода в свет первого русского фильма.
* * *
Резко сказано! Что называется — «в полемическом задоре»… Однако, задор задором, а от слов своих я не отказываюсь, — для всех же поклонников отечественного кинематографа могу предложить заметку, которая призвана слегка подсластить пилюлю.
6. ПОГЛЯДИМ, КАКОЙ ЭТО СУХОВ…
В 2009 году фильму «Белое солнце пустыни» исполняется 40 лет.
Кажется, не самая знаменательная дата для православной газеты… Но как-то не хочется обойти её молчанием: всё-таки сорок лет наш народ живёт с этим фильмом душа в душу, — а такое, в сущности, не так-то часто случается. К примеру, фильмы 30-х годов через сорок лет, то есть в 70-е годы, выглядели безнадёжно устаревшими: стилистика не та, проблемы не те, игра не устраивает, режиссура не дотягивает — и т. д. и т. п.
А «Белое солнце…», снятое в 1969 г., почему-то не кажется устаревшим в 2009-м.
Почему-то современный зритель — даже православный — находит в этом фильме нечто злободневное. Что?
Во-первых, конечно, тема «братских народов Востока». Сегодня, когда эти братские народы всех нас… как бы это выразиться помягче… утомили, приятно смотреть на людей, решающих «восточный вопрос» чётко, твёрдо, решительно, и притом, как ни странно, милосердно. И главное, по-хозяйски. Ибо русский солдат товарищ Сухов ведёт себя на Востоке как хозяин, — не самодур, нет, а именно рачительный, заботливый хозяин. И Восток охотно откликается на это доброе хозяйское отношение (Саид, Гюльчатай). А кто не откликается (Абдулла), тот получает достойное (не жестокое, а именно достойное, по делам) наказание.
Право, по этому фильму можно писать учебник об основных принципах национальной политики в православном государстве. Никакой политкорректности (ведь Абдулла не нарушал свои, мусульманские законы, он нарушил наш, русский закон, за что и был наказан). Но и никакой жестокости, ничего хотя бы отдалённо напоминающего геноцид.
Второе, что привлекает в «Белом солнце», так это то, что другого такого гимна русской великодержавности вы в советском кино не сыщете. Боец Красной Армии Сухов и царский таможенник, верноподданный службист Верещагин, нимало не споря об идеологии, встают плечом к плечу против взбунтовавшихся азиатских орд, ибо эта опасность выше идеологии. Страх за судьбу России перекрывает все разногласия — но, между прочим, Сухов с Верещагиным в фильме не особенно и озабочены тем, что стоят «по разные стороны баррикад» (что, конечно, для советского кино факт беспримерный): Верещагину за державу обидно, и Сухову, конечно, тоже, — и обиду свою они не таят, не лелеют в душе, не страдают молча по своим углам, а действуют.
Что ещё ценного есть в фильме? Образ сильного русского человека. Как любят русских рисовать Обломовыми!.. (Причём Обломов — это ещё не худшее…) И вот товарищ Сухов: человек в каждом жесте свой, русский, родной, и в каждом движении сильный, уверенный, умелый. Конечно, нужно в ножки поклониться Николаю Кузнецову за Сухова: не будем грешить, показать сильного русского человека кино пыталось не раз и не два, но как часто получалось что-то фанерное, в одну краску крашенное, — а тут живой, узнаваемый, обаятельный человек.
Как узнаваем и злодей Абдулла, выряженный в английский (ну, а как же иначе!) френч: в нём все будущие «полевые командиры», все дудаевы и басаевы, с их страстью к эффектам, с жалким самолюбованием, с павлиньей напыщенностью и скорпионьей злобой! И даже тот факт, что играет этого среднеазиатского упыря грузин (Кахи Кавсадзе), тоже смотрится в наши дни как некое пророчество. И то, что припёртый к стене Сухов его всё-таки порешил, — в этом тоже не без пророчества, но всему своё время.
…И совершенно явно, что в успехе фильма режиссёр Владимир Мотыль не повинен ни на йоту. Это было случайное попадание: с завязанными глазами в десятку. Вы согласитесь со мной, если вспомните предыдущий фильм Мотыля («Женя, Женечка и «Катюша») и последующий («Звезда пленительного счастья»), а больше он ничего толкового и не снял. «Женя, Женечка…» — фильм до такой степени нерусский, что даже страшно: немцы в нём — нордические, трагические герои, а русские — свора недоумков, простофиль и грубиянов. О «Звезде пленительного счастья» и говорить не стоит: на нём зевали даже те, кто боготворит декабристов. Нет, совершенно очевидно, что «Белое солнце…» Мотыль снял как-то нечаянно, неосознанно, «не от себя»…
И сколько было снято за советские годы всевозможных революционных боевиков — получше и похуже! Сколько шуму они в своё время вызывали!.. Но посмотрите сейчас хоть тех же «Неуловимых мстителей»… Местами скулы сводит от отвращения и негодования! И везде, везде так: «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Рождённая революцией», «Трактир на Пятницкой» — это я только лучшие перечисляю, — и в каждом есть что-то такое, с чем смиряться никак не хочется.
Только «Белое солнце пустыни» по-прежнему сияет в зените и не собирается скрываться за горизонтом. Видимо, потому, что в нём говорится не о революции, а о России, не о красных и белых, а просто о русских людях. Не о русских страдальцах, не об униженных и оскорблённых, не о сусальных мужичках-всепрощенцах — о хозяевах своей (именно своей!) земли, о тех, кто с чистой душой крепкими руками строил и будет строить впредь Русскую империю.
* * *
…И снова об артистах БДТ. О Кирилле Лаврове. О моей с ним встрече. И о том, почему она не состоялась.
7. МОЛИСЬ И РАДУЙСЯ!
Собирались мы в нашей редакции взять интервью у замечательного русского артиста Кирилла Юрьевича Лаврова, собирались… Всё как-то откладывали, всё срочные дела одолевали, а то и дозвониться не могли… Думали — успеется.
И однажды узнали, что — всё, не успелось.
Оно конечно, наше скромное интервью не добавило бы славы Кириллу Юрьевичу, а всё-таки осталось ощущение неисполненного обещания, даже невыполненного долга. Да, долга, потому что это и есть наш долг — давать читателю возможность снова и снова встречаться с замечательными русскими людьми, беседовать с ними заочно, учиться у них…
И вот, чтобы как-то загладить невольную вину, мы решили поговорить о Кирилле Лаврове с его дочерью Марией.
Мария Кирилловна Лаврова— сама человек отнюдь не заурядный. Заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии, — да просто очень хорошая, любимая зрителем актриса любимого театра — БДТ. Многим помнится её Антигона, её Хана Джарвис, её Аня из чеховского «Вишнёвого сада»… О ней и о самой рассказать было бы очень интересно — интересно именно для нашего православного читателя, ведь Мария Лаврова, помимо всего прочего, — верующий человек, постоянная прихожанка храма на Серафимовском кладбище, духовная дочь покойного о. Василия Ермакова… И хотя главная тема нашей беседы — Кирилл Юрьевич, пусть прозвучит хотя бы несколько слов о нашей собеседнице — в надежде, что когда-нибудь мы продолжим этот разговор.
— Мне все говорили: вот Мария Лаврова — вот это православный человек, вот с ней бы вам и надо поговорить…
— Так вам сказали? Кто? В театре? Ну, я не знаю… Что же — я самая православная в театре? — ну, это вряд ли. Мы там все православные, только не каждый из нас об этом догадывается. Это они имели в виду, что я в церковь хожу… Так это объясняется очень просто: у меня мама была верующая, и она мне какие-то азы веры внушала. Что-то самое простое. Вот, например, в детстве, на даче… Ночь. Дом большой, деревянный, — скрипы какие-то, стоны; я лежу в кровати и трясусь от страха: сейчас какое-нибудь чудовище из-под кровати вылезет! Мама придёт на ночь меня поцеловать, я ей говорю: «Мама! Как страшно!» — а она мне: «Ты просто перекрестись — и всё!» И сама крестилась, и я всегда крестилась вслед за нею. Иногда даже говорила: «Помолись!» Эти крестные знамения, эти молитвы на ночь — первое, что я помню из детства. Но вообще-то сказать, что мама была воцерковлённым человеком, нельзя. Так получилось, что я сама воцерковляла её, — но это было намного позже… И крестилась я уже в 16 лет. Ещё советская власть была в полной силе… В Князь-Владимире меня крестили, и крёстная у меня была замечательная: она помогала мне по-настоящему к вере приходить; думаю, что и сейчас таких крёстных по пальцам пересчитать, тех, кто не в шутку интересуется судьбой своего крестника. Она же водила меня на причастие — первый раз в моей жизни; она же и венчание моё устроила и оплатила — это был её подарок мне на свадьбу… Она же и родителей моих к церкви приучала: водила их как-то на Пасхальную службу в Князь-Владимир. Светлый-то праздник у нас в семье всегда отмечали по-домашнему: мама пасху готовила, куличи пекла — это я с самого детства помню. А с той службы папа с мамой вернулись такие светлые, приподнятые…
