Кроме этих людей, Жанну часто навещал доктор Кузиков.
Доктор Кузиков был энергичным мужчиной, одного с ней роста, то есть среднего или даже немножко ниже, с большими серыми глазами. Молодой — ему едва перевалило за тридцать, он работал как лошадь, не пил, не курил, поддерживал себя в рабочем состоянии.
Этот доктор имел привычку оставлять всю свою усталость за порогом палаты, в которую входил. Он не имел права ошибаться, быть невнимательным или небрежным, не мог на что-то махнуть рукой или оставить все как есть. И еще он прямо-таки излучал ответственность за своих пациентов — людей, чья жизнь в данный момент находилась в его руках.
Видимо, от всего этого на висках доктора Кузикова рано появилась еле заметная в его светлой шевелюре седина — всего несколько ниток, но Жанна все равно их видела. Она видела и морщинки в углах его глаз, и две складки на его лбу, которые появятся у него лет через пять. И маленькое кладбище в его душе — те, кого не получилось спасти.
Он умел защищаться. Но все равно.
Доктор Кузиков, который улыбался ей раньше немного настороженно, просто улыбался, и все, теперь перестал за нее бояться и стал улыбаться ее шуткам иначе, по-новому — весело, как мальчишка, приоткрывая рот. Жанне удалось пару раз его рассмешить. Она гордилась этим.
Доктор Кузиков был похож только на одно известное ей творение природы в области геммологии, то бишь науки о камнях, — на бриллиант первой воды, вот на что он походил. На такой чистый, яркий бриллиант хорошей формы, что, пожалуй, человек незнающий мог бы принять его за стекляшку.
Откуда в этом чумном бараке, в этом воздухе, остром от последних вдохов, агонии и прерывистых хрипов умирания, мог взяться бриллиант? Здесь старый линолеум в коридорах, облупленный кафель в пахнущих хлоркой санузлах.
Бриллианты сияют во дворцах, они дарят свой свет окружающим посреди заросших олеандрами вилл, там, где роза ветров всегда благоприятна и все улицы ведут к морю.
Бриллианты сверкают в роскошных галереях, в гулкой прохладе мраморных коридоров, в тишине академий, в залах сенатов.
И все-таки доктор Кузиков был самым настоящим, ярким и чистым бриллиантом. Ни пузырька, ни песчиночки, ни точки, ни единой трещинки. У Жанны были время и возможность присмотреться.
Только сияющая, ярко-белая, острая как сталь ненависть к боли и вражда со страданием, борьба со смертью — за жизнь.
Иногда яркий свет сострадания доктора был подернут пленкой тоски или усталости. Но внутри самого доктора Кузикова от этого ничего не менялось. Когда он уставал, ехал домой и спал, если плохо себя чувствовал — занимался спортом, гоняя себя до седьмого пота.
Жанна не заметила, как все это случилось, только отчетливо поняла — она в него влюбилась.
— Если вы меня слышите, закройте и откройте глаза.
Она закрыла и открыла глаза, услышала и увидела.
«Пусть все так и будет, всегда», — решила Жанна. Ей хотелось спрятать это чувство от всех подальше, как ребенок прячет свою драгоценность в тайном месте: бусинку или цветной камушек. «И никто на свете пусть не знает, что ты есть у меня и всегда теперь будешь».
Она считала эту влюбленность причудой — пациентки часто влюбляются в своих докторов. Но так его любила, что даже во сне, с закрытыми глазами чувствовала его приближение к ее палате — приближение яркого и острого света, который ненавидит смерть и страдание.
Жанне хотелось сделать для доктора Кузикова что-нибудь хорошее из своей любви — соткать бы из нее волшебный шелковый кокон, который окутал бы его и хранил от всех бед! Ей хотелось поскорее выздороветь и выписаться из больницы, и в то же самое время совсем не хотелось с ним расставаться.
Ее любовь к доктору Кузикову была похожей на жажду справедливости, на цветение черемухи в холодные дни весны. И в этой любви была тоска по несбыточному счастью, почти лишенная надежды, и в то же время острое желание стать достойной этого счастья. Она едва выжила и сразу же влюбилась — с обритой и зашитой головой, в повязке, не способная встать.
И все же это была любовь.
Последние сомнения в отношении к доктору Кузикову оставили ее после посещения Кошкина.
Кошкин принес ей тюльпаны и мандарины. Он решил навещать ее, пока она не поправится, а после выписки с ней расстаться. Иначе эти отношения выходили за рамки — правда, чего, он сам не понимал. Он не был готов сострадать, ему была нужна подруга для радости, а не для страдания.
Новая подруга для радости и удовольствий в его жизни уже нарисовалась — коллега из популярного издания, которая развелась недавно с мужем-банкиром, девушка без вредных привычек и всего прочего, что так осложняет любые отношения.
Жанна выслушала дежурные похвалы своему внешнему виду, пожелания скорейшего выздоровления и заботливые советы, помолчала, отвернувшись к стене, и спросила:
— Коля, можно тебя попросить об одной вещи? Пожалуйста, не нужно больше ко мне приезжать. Если ты и впрямь желаешь мне поскорее поправиться, не приходи больше.
— В каком смысле? — не понял Кошкин.
— В прямом, — ответила Жанна. — Не приходи. И все. Считай, что мы уже обо всем поговорили и договорились. Пожалуйста.
— Ну как знаешь, — отозвался Кошкин, — выздоравливай. — «Надо же, уже сообщили», — подумал он про себя. — Если тебе нужна моя помощь, я к твоим услугам, всегда.
— Я буду помнить. Спасибо и пока, — улыбнулась ему Жанна и отвернулась к стене.
Потом она еще отдельно попросила Татьяну Петровну по возможности не пускать к ней Кошкина.
— Я лишь переживаю и расстраиваюсь, мама, — объяснила Жанна, — ты только взгляни на меня, ну какие еще при таком виде свидания? Не пускай.
— Он же добра тебе хотел, навестил, дочка, — пыталась отстоять жениха Татьяна Петровна.
Но Жанна и слушать ее не хотела.
Глава 46
— Я думаю, что все же есть такая вероятность, — заключил Василий Иваныч.
Он сидел в кабинете Михаилов, а Михаилы смотрели на него справа и слева, каждый из-за своего стола.
Столы и сам кабинет были модными, в стиле японского минимализма — гладкие и широкие деревянные поверхности столов, длинные и широкие, ровно пригнанные пластины твердого дерева на полу. Поверхность пола на вид тоже была отшлифована до мягкой гладкости папиросной бумаги.
Стены неуловимого сложного цвета, почти белого. Цветок в продолговатом темно-коричневом ящике — немного слева от середины. Стенная панель, сделанная в виде асимметричной каменной кладки, — Василию Иванычу все время хотелось подойти и потрогать рельефные камни на ощупь.
Здесь было спокойно и светло. Подсветки таились где-то в архитектурных тайниках, свет был мягкий и ровный, ласкающий глаза.
— П-почему вы так считаете? — спросил, набычась, Миша Большой. — Если и т-так все ясно, нужно п-просто обыскать квартиру и п-посадить н-негодяев в тюрьму.
— Они оба из Подбыткова, и девушка, и этот ее сожитель. Там у нее родители и младший брат, а у него — старший брат, живущий в своем доме. Если он отвез золото в Подбытково, сложил в жестянку из-под чая и прикопал где-то в огороде — мы ничего не найдем в квартире и дадим ему возможность не только уйти от всякой ответственности, но и обжаловать наши действия в установленном законом порядке.
— Что же в таком случае мы можем сделать прямо сейчас? — поинтересовался Миша Маленький. Он сидел, как всегда, прямо, не хмурясь, рисовал что-то ручкой на листке бумаги и вообще внешне выражал крайнюю холодность и бесстрастность.
— Нужно очень аккуратно понаблюдать за ним еще в течение хотя бы недели. Я уверен: если украшения все еще при нем, он сделает попытку сбыть их кому-нибудь. Сдавать такие украшения скупщику краденого глупо — лучшие и самые быстрые деньги он может получить только в неплохом ломбарде, да поближе к центру. Судя по всему, деньги, которые он вынес из квартиры Жанны, должны подойти к концу очень скоро. Дела его обстоят крайне неблагополучно, доход нестабилен и мал.
Поэтому, я думаю, надо подождать еще неделю, понаблюдать за ним, подбить хоть какую-то доказательную базу, а уже затем действовать.
— Может, стоит поговорить с владельцем отеля, хотя бы об этой девушке? — задал вопрос Миша Маленький.
Василий Иваныч подумал и ответил:
— Наверняка ее приняли на работу при содействии сожителя — значит, он в каком-то отдаленном знакомстве с владельцами. В Подбыткове раньше была довольно многочисленная преступная группировка, подотчетная колюпановской братве. Сдается мне, что к устройству на работу Гали Кравцовой приложил руку известный мне и вам господин Быковских. Думаю, что говорить с владельцами отеля пока что не о чем.
Миша Маленький не повел и бровью.
Ориентировки, которые они сразу же после происшествия разослали по всем ювелирным магазинам, ломбардам, ломбардищам и ломбардикам Москвы и Московской области, содержали подробный перечень похищенного с фотографиями каждой вещи. Михаилы аккуратнейшим образом восстановили номера каждого изделия по имеющейся у них внутренней документации и объявили за положительную информацию бонус, который не оставил бы внакладе ни один ломбард.
