— Пусть… с Робертом все будет хорошо. Он всех нас спас. Он умер как истинный христианский рыцарь. Спасибо тебе, друг.
Теперь ужасающая чаша оказалась у Гая, и он долго молчал над ней, прежде чем встал и собрался говорить.
— Роберт это сделал… не для того, чтобы наш круг был разорван. За искателей Святого Грааля.
— Нет!
Аллен вскочил со своего места прежде, чем Гай донес вино до губ.
— Я хочу сказать. Я ухожу. Я потерял свое право быть искателем, и дальше вы пойдете без меня. Кроме того, я… ненавижу это все. Наш поход. И Святой Грааль.
— Почему? — неожиданно мягко спросила Клара, глядя на него снизу вверх.
— Так уж случилось. Это правда. Вчера я отрекся от похода и от своего места в нем. Я только просил, чтобы мне вернули брата… и его мне вернули. Правда, неживого. Но об этом я ничего не говорил. Теперь я отрекся и буду предателем… если продолжу путь. Я не хочу предавать своего брата… — Он чуть было не сказал «еще раз», но осекся и замолчал.
— Но иначе ты предашь всех нас, — жестко сказала Мария.
Молчание снова повисло над поляной. Потом заговорил Марк:
— Ты ведь и до этого давал обеты. Вместе с нами. Почему нарушить их для тебя менее важно? То, что ты хочешь сделать, называется — бегство, и это подло. Что за трусость, славный ры… друг мой?
— Мы тебя любим, — прошептала Клара. Глаза ее наполнились слезами, она никак не могла поймать Алленов неподвижный взгляд. — Мы не сможем без тебя. Ты — наши глаза. Не ослепляй нас, пожалуйста.
— Глаза — это ты, — покачал головой Аллен.
— Нет ты, — неожиданно перебил его Йосеф. — А Клара — это наше сердце. Почему, разбивая свою душу, ты считаешь возможным разбить сердца и путь также и своим братьям?..
— Братьям? — Аллен криво усмехнулся. — У меня был брат*…
— У тебя есть брат! — внезапно вставая, крикнул Йосеф. Вернее, нет, голос его оставался тихим, но в нем полыхнул такой белый гнев, что все вздрогнули. Аллен растерянно взглянул ему в лицо, впервые отрывая взгляд от земли. — У тебя по-прежнему есть брат, который сейчас видит тебя, и верь мне — ему за тебя стыдно. Неужели ты не понимаешь, что теперь должен вдвойне — за себя и за него? Теперь ты не один, а два искателя, и при этом сейчас позоришь себя и Роберта только из-за того, что его тленное тело вчера зарыли в землю!
Лицо Аллена перекосилось. Из глаз его внезапно брызнули слезы — с такой силой, будто внутри прорвалась некая непрочная плотина.
— Да пошли вы все… Пошли к дьяволу!* — бешено крикнул он и бросился прочь, закрыв руками лицо. Марк приподнялся было, чтобы бежать за ним, но Йосеф остановил его:
— Не нужно. Все в порядке… Я так думаю.
Все забыли про Гая, который так и не выпил за свой тост. А он все это время простоял молча, с кружкой на весу; теперь же, когда все замолчали, поднес ее к губам и торжественно отпил. Эстафету переняла Клара, которая выпила молча, но все поняли, что это было продолжением слов Гая. Молча отпил и Марк.
Йосеф взял у него импровизированную чашу, которая, однако, ни у кого не вызывала смеха, и поставил на землю. Некоторое время они посидели молча, а потом священник поднялся и пошел в лес.
* * *
Аллена он нашел по звукам рыданий. Тот лежал на сухой листве ничком и плакал, как будто у него разрывалось сердце. Наверное, примерно так оно и было на самом деле.
Йосеф присел рядом, потом положил ему здоровую руку на плечо. Аллен моментально затих и сел, глядя на священника пылающим взглядом.
— Ну как… ты решил, что будешь делать ради нас и своего брата? — тихо спросил Йосеф.
— Оставь меня в покое, — выговорил Аллен с ненавистью. — Ты ничего, ничего не знаешь… Не смей вообще о нем говорить!
В припадке ярости он стиснул правую кисть утешителя, лежащую на перевязи. Судорога перекосила лицо Йосефа, и он не сумел сдержать стон. И Аллен вдруг с небывалой ясностью понял, что только что сделал очень больно раненому человеку ненамного старше себя. Человеку, который пришел ему помочь.
— Прости… — прошептал он, будто пробуждаясь от сна, и отпустил руку друга. Перед ним сидел не просто некто, достойный ненависти за то, что он — не Роберт, за то, что жив он, а не Роберт. Это был совершенно определенный человек с другим именем, другой историей и своей болью, и этого человека Аллен любил. — Йосеф, прости. Со мною что-то сделалось… — Слезы вновь прилили к его глазам, но теперь они не мешали говорить, а просто текли бесконечным родником, растворяя в себе мир. — Я запутался и, похоже, чуть не спятил. Я не знаю, где меньшее зло, кажется, так и так мне быть предателем. Скажи ты, что мне делать, сам я не могу ничего понять…
— Ничего не делай, — тихо сказал Йосеф, притягивая его к себе и обнимая. Слезы Аллена почти сразу промочили ему рубашку на плече, и поза была довольно неудобная и болезненная, но священник не шелохнулся. — Просто оставайся с нами. Господь наш милостив, все будет хорошо.
В этот момент Йосеф стал для Аллена просто старшим, тем, к кому приходят в очень большой беде за утешением, и эта тонкая нить более не исчезла никогда. Он прижался лицом к плечу священника, чувствуя щекой, какой он худой, и весь затрясся от плача.
Они вернулись к поминальной трапезе, держась за руки. Аллен посмотрел на Йосефа вопросительно, тот кивнул. Аллен наклонился и взял «сиротку» обеими руками. Он тихо плакал и не скрывал этого.
— За… нас. За искателей. Пусть все будет хорошо.
Все, не сговариваясь, встали.
Гай достал что-то смятое из кармана куртки и протянул ему.
— Кажется, это твое. Я нашел в реке.
Аллен взял уже высохшую белую шелковую рубашку и долго смотрел на нее.
— Да, это мое. Спасибо, Странник.
Глава 10
24 июня, понедельник
Ночью Аллен внезапно написал стихи. Не то чтобы он собирался это делать — просто в приступе острой тоски вылез из палатки и в бледном свете летней ночи записал на бумажку то, что горело у него в голове. Наутро выяснилось, что оно было рифмованным.
Я думал, что видел все, — но был просто слеп,В огне святынь я не видел лиц и имен.Мой милый брат, изо всех, кто делил мой хлеб,Я каждого предал,И каждый из них спасен.Но рыцарь смерти, зовущий в огонь других,Остался цел, хоть в крови везде, кроме рук —Не ими ли к Чаше потянется он, святыхДаров не ведавший, — и разорвет наш круг?..
Мой милый брат, без тебя ли я мог идти —Теперь мне не жаль остаться и без себя,Не видя всех, кто делил со мной кровь путиВ священном пламени, том, что горит, слепя…Идущему вверх и малое зло — беда,Когда возрастет и обвалом падет к ногам.Господь отворит нам двери, и что тогдаМы скажем Ему, если Он все видел и сам?..
Мой милый брат, кто же чаял остаться жив —Но если б знал о других, с колен бы не встал,И, плотью последних соколов накормив,Кто вышел в путь, чтобы петь, — да вот опоздал,Но стать защитившим — дар одному из всех,А путь защищенного ясен и предрешен…Прощенный и светлый я встану утром в росе,Но вставшему рядом не снять с лица капюшон —Хоть нет и нужды ему, белому, как звезда,Ни слез устыдиться, ни скрыть — от любого — взгляд…И что же мы Господу скажем, придя туда,Когда Он и Сам все увидит,Мой милый брат…
С листком в руках он посидел у креста. В душе у него было пусто, как вчера, когда он нагим и потерянным вошел в ледяную реку. Голова слегка кружилась. «Прости, прости меня», — подумал он, а больше ему не нашлось что сказать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
