Наполеон не раз уличал Талейрана, мягко говоря, в отступлениях от его жесточайших требований при решении тех или иных международных дел. Он топал ногами и кричал, что немедленно его повесит, но тот только пожимал плечами и ухмылялся. Однажды во время очередного разноса Талейран спокойно вышел и произнес, так что услышали многие:
— Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан.
Почему же многое сходило ему с рук? Объяснение — все в том же остром уме, совершенства которого перевешивали в конечном счете даже явные изъяны.
Не было сомнений, что с определенных пор выдающийся ум безо всяких принуждений, но безусловно по каким-то своим личным расчетам ставился на службу российским интересам. Его советы были безукоризненно верны, потому что вытекали из жизни. И как всегда случается с выводами гениев, выводы эти подтверждались мыслями многих и многих так называемых рядовых людей, которые, оказывается, думали и говорили точно так же.
И все же Чернышев, с благодарностью выслушав высказывания Талейрана, не мог не повторить своего вопроса:
— На вашу откровенность отвечу тою же открытостью, — сказал Чернышев. — Действия, о коих вы говорили, — суть меры противовоенные. Иначе говоря, к ним следует прибегнуть, когда угроза схватки уже въяве и от нее нельзя спастись. Начать же действовать теперь, как говорится, за спиною союзника, не создаст ли впечатление провоцирования? Вести разговоры о единой противобонапартовой политике сразу с четырьмя, как вы советуете, державами, можно будет лишь тогда, когда на лицо окажутся явные признаки Наполеоновой агрессии. Или же, по крайней мере, в руках у нас появятся неопровержимые доказательства, что экспансия хотя бы закладывается в планы.
Месяца три назад вот в этом же самом кабинете тоже объявился посланец русского царя граф Карл Нессельроде и сразу же заявил:
— Я прибыл в Париж официально состоять при князе Куракине. Но в действительности я аккредитован при вас. Мои основные обязанности — состоять в частной переписке с российским императором. Так что все, что ваша светлость найдет необходимым сообщать моему государю, вы можете передавать через меня. Ваши услуги мне поручено с известной щедростью компенсировать.
Граф Нессельроде был представлен французскому экс-министру еще в Эрфурте. По тому, как царь выделял этого сравнительно молодого дипломата в своем окружении, можно было сделать вывод, что сей господин — его доверенное лицо. Однако какая же разница между двумя посланцами одного и того же августейшего лица! Один с первых же слов расписывается в полнейшей своей подчиненности, другой — воплощение самой независимости и самостоятельности.
«О пресвятая Мария! — подумал Талейран. — Сколько же словесной чепухи, наряду с серьезными сведениями и размышлениями, наговорил я этому верткому и угодливому графу, моему тайному конфиденту! А он, несомненно, уже успел изложить все это в своих частных письмах, отосланных в Петербург. В них, в видах конспирации, адресат, которому посылается корреспонденция, именуется Луизой. Сам же автор называет себя танцором. Наполеон величается то на английский манер — Софи Смит, то по-русски Терентием Петровичем. Ну а меня мой русский поверенный окрестил «нашим книгопродавцем», «юристом», Анной Ивановной и, наконец, кузеном Анри, что, признаюсь, мне наиболее приятно, если можно вообще быть в восторге от кличек.
Наивен иль вовсе простак сей Нессельроде, чтобы все, без отсева, выдавать за ценные сведения величайшей секретности? Тут, вероятно, другое — стремление услужить, проявить прилежание и ревность в том деле, которое доверено ему высочайше. А разве не преданностью государю отмечена служба Чернышева? Однако, поди же, так просто его не проведешь, ни легковерием, ни ловкой услужливостью его поведение не отмечено. Не за страх, видно, а за совесть служит сей офицер царю и отечеству».
— Вам потребны доказательства того, что не вы, а противная сторона делает первый шаг? — усмехнулся бывший министр и, опираясь на палку с тяжелой золотой рукоятью, волоча ногу, направился к книжному шкафу.
Поворот ключа в шкафу, и в руках Талейрана оказалось несколько сколотых вместе серебряной скрепкой тончайших листков.
— Копия документа, составленного буквально день тому назад, — возвратился он на место. — Это секретный доклад Шампаньи, который, наверное, еще не лег на стол Наполеона. Называется «Взгляд на дела континента и сближение России с Великобританией». Это план создания антирусской коалиции, в которой ставка делается на Швецию — удар по Петербургу — и Турцию — удар по югу России. Вспомогательная роль отводится Пруссии и Австрии. Здесь — диспозиция будущей войны.
Талейран тряхнул колокольчиком, и в дверях появился слуга.
— Кто бы меня ни захотел видеть, — приказал он слуге, — меня нет и не будет в кабинете в течение часа.
И когда дверь затворилась, хозяин кабинета обратился к гостю:
— Садитесь за мой стол и снимайте со списка копию. Предупреждения, надеюсь, излишни: цена этой бумаги — моя и ваша голова. Если не десяток еще других голов.
«А ведь бумаге этой — и другая цена — золото, деньги! — цинично подумал Талейран. — Доклад я как раз предназначал месье Нессельроде. Однако не все богатство в звонкой монете, которую берешь сейчас. Можно продавать, а можно и покупать и тоже, как говорится, оказаться в барыше. Мне же следует думать о будущем. Не только о собственных домах и поместьях — о крупном счете в банках. Дело и впрямь идет к большой войне, которая на сей раз может не миновать и Франции. Так что услуга флигель-адъютанту может не раз обернуться надежным векселем. Этот крепкий орешек вместе с уже не однажды обкатанным карликом Нессельроде — надежная ставка».
Свадебный подарок вкупе с секретным предписанием
На императорском конном дворе рабочий день в полном разгаре. Чистятся стойла в конюшнях, солдаты в форме или в куртках объездчиков водят по кругу застоявшихся за ночь лошадей, а то, оседлав и дав шпоры, гонят их во весь опор, заставляя выполнять самые сложные экзерсисы вольтижировки. А из конюшен доносится фырканье кобыл и меринов и острое ржание стригунков, выкрики обслуги и редкие командные возгласы проходящих по двору офицеров.
В одной из дальних конюшен, где содержался молодняк, Чернышев не без труда разыскал Каблукова. Лицо его, довольно широкое и добродушное, посерело, глаза запали, к одежде кое-где пристала солома. Видно было, что Платон за неделю, как объявился в Париже, сбился с ног и вымотался вконец.
— Не говори, брат! — встретил он друга. — Здесь — что? Можно сказать, уже успел оклематься да отоспаться. А в дороге каково пришлось? Едешь один и то все кишки вымотает. А тут — вот с этими: они в станках, на телеге. Не погонишь же их пехом, чтобы душу Господу отдали. Гляди, красавцы какие!
