Роман Гоуэлса описывает треволнения журналиста Бэзиля Марча (во многих произведениях автор выводит самого себя под этим именем), приехавшего из Бостона в Нью-Йорк редактировать новый журнал и попавшего в кипящий котел политических страстей… Гоуэлс представляет тогдашние политические течения в персонажах своего романа: Дрейфус — реакционер, разбогатевший фермер, ставший миллионером, стяжатель, деспот, циничный и наивный, жестокий и чувствительный; его сын Конрад — «христианский социалист», несостоявшийся богослов; апологет южной системы рабовладения, ратующий за реставрацию феодализма, полковник Вудборн; немецкий социалист Линдау, участник революции 1848 года в Европе и участник Гражданской войны в США, стойкий идейный враг капиталистической системы, непримиримо отстаивающий принципы революционной теории рабочего класса, питающий яростную ненависть к Дрейфусам; журналист Марч — вынужденный оппортунист, зависимый от «патрона» Дрейфуса. Все действующие лица романа находятся в сложных взаимосвязях друг с другом, и это создает напряженную драматическую обстановку; тяжелая предгрозовая атмосфера предвещает бурю. Гоуэлс хорошо передает напряжение реальной американской общественно-политической жизни через предельное обострение отношений и чувств героев своего романа. В финале романа описана стачка рабочих нью-йоркского городского транспорта, во время которой полицией убит сын Дрейфуса Конрад и смертельно ранен Линдау, которого Конрад хотел спасти. Внезапная смерть сына (отец только что избил Конрада за его приверженность к идеям «христианского социализма») потрясает Дрейфуса как человека, но ни на йоту не изменяет его как капиталиста.
Матерый хищник Дрейфус противопоставлен социалисту Линдау. Линдау готов умереть с голоду, но не взять из рук Дрейфуса ни денег, ни работы. Узнав, что журнал, для которого Линдау переводит с немецкого, субсидируется Дрейфусом, Линдау возвращает в редакцию заработанные на переводах деньги и отказывается от работы. Гоуэлс утрирует поведение Линдау — воинствующий социалист выглядит старым чудаком. Но его скрупулезная принципиальность, колючая честность вызывает у Бэзиля Марча (и у автора) невольное уважение. Линдау за идею готов заплатить жизнью, Дрейфус ради денег губит даже своих близких, лишая их радости и права на человеческие чувства.
Эти два непримиримых врага символичны в романе. Они настолько антагонистичны, что объективный смысл романа сводится к полемике автора с собственными идеями классового сотрудничества. Знаменательно, что Гоуэлс делает социалистом не стопроцентного американца, а рабочего-эмигранта, получившего революционную закалку в Европе. Выбор такого действующего лица говорит о многом. Автор отмечает, какую большую роль в изменении характера рабочего движения в США сыграли революционеры-эмигранты. Именно с их появлением на американской почве возникли политические рабочие партии.
О том, что Гоуэлса не удовлетворяли прежние либерально-буржуазные идеи, свидетельствует образ Бэзиля Марча, человека, остро страдающего от половинчатости своих действий и двусмысленности положения (Марч разделяет идеи Линдау, а служит Дрейфусу).
Своим романом Гоуэлс доказал то самое, что он так старательно обходил в десятках своих прежних произведений: социальной гармонии в США нет, есть ожесточенная классовая борьба. Борьба рабочих справедлива и законна. Марч формулирует в романе это так: «В человеческом обществе, должно стать законом, таким же незыблемым, как смена дня и ночи в окружающем нас физическом мире, что работающему человеку надлежит иметь пищу и отдых и что он не должен ломать себе голову, откуда они возьмутся».
Однако эта апелляция к неким «естественным» нормам социально-экономической жизни — все та же старая погудка на новый лад, подход к канонам американской буржуазной «демократий» только с другого конца. Где-то между строк романа таится мысль, привычная для любого буржуазного либерала: мы, мол, сами виноваты в рабочих «беспорядках», не умеем организовать сносное существование для рабочего, толкаем его к бунту. Конечный итог этих подспудных выводов романа — реформистский. Гоуэлс, как буржуазный либерал, признал классовую борьбу и даже право рабочего класса на борьбу. Но по-прежнему хозяином жизни он считает буржуа, хотя на месте Дрейфуса хотел бы видеть кого-то более мягкого, например его сына — «социалиста» Конрада. Тогда бы настал классовый мир, который по-прежнему остался идеалом Гоуэлса.
Роман, порожденный бурными годами напряженных классовых боев, которые вел пролетариат США в 1885–1887 годах, является свидетельством того, что американская буржуазная литература 80-х годов уже не в состоянии была замолчать вопиющих социальных конфликтов, раздирающих страну, — бедственного положения народа, растущего социального неравенства, потрясения устоев буржуазной демократии, ужасающей эксплуатации трудящихся.
Вспоминая свое участие в боях Гражданской войны, Линдау в романе Гоуэлса восклицает: «Разве я дрался за эту олигархию банкиров и фабрикантов? Нет, я дрался за рабов. Оказалось, я помог добиться свободы голодать и нищенствовать».
И еще:
«В Америке жил свободный народ, каждому дававший право на жизнь, свободу и счастье (здесь почти буквально повторяются слова из Декларации независимости. — М.Б.). А чем вы кончили? Разве имеет у вас право на счастье человек, работающий своими руками? Разве он свободен? Нет, он раб капиталиста, раб компаний, раб корпораций, которые урезывают его заработок до последней возможности… Америки больше нет!»
Линдау потерял руку во время Гражданской войны; спустя четверть века полицейский, усмирявший стачечников-рабочих, разбивает кастетом культяпку руки Линдау. Это символично. Кровью своею полил немец Линдау американскую землю. Но вместо «древа свободы» взошли зубы дракона («Америки больше нет!»).
Гоуэлс вынужден браться за разработку социального романа, но ему не под силу проблематика этого романа. Поэтому он останавливается на полдороге: указывает на вопиющие противоречия между трудом и капиталом, но пугает читателя неясным будущим. На произведении лежит печать душевной растерянности и подавленности автора.
Жизни американских рабочих Гоуэлс не знал, не смог в романе показать ни их желаний, ни целей. Но зато уловил в их поведении самое грозное для правящего класса — организованность.
Полковник Вудборн говорит своим собеседникам за вечерним чаем: «Рабочее восстание может вспыхнуть разом в двадцати пунктах, и правительство не будет в состоянии двинуть против него ни одного солдата, если машинисты откажутся вести поезда».
На смену вере в незыблемость буржуазных устоев пришел страх. Роман Гоуэлса характеризует то состояние умов в США, о котором писал Ф. Энгельс Келли-Вишневецкой:
«Полгода тому назад никто ничего не подозревал, а теперь они сразу выступили такой организованной массой, что нагнали ужас на весь класс капиталистов»[221].
Страх и ненависть рождают насилие. Буржуазный террор пугает Гоуэлса не менее, чем грозная сила рабочих. В событиях романа — расправе полиции с рабочими-стачечниками — отражено то, что за год-два до написания произведения с горечью было выражено писателем в частной переписке. В одном из писем 1887 года Гоуэлс так оценивает политическое значение террора буржуазной диктатуры:
«Историческая перспектива такова, что эта свободная республика убила пять человек за их убеждения»[222].
Через год у Гоуэлса рождается желание «обосновать все снова на действительном равенстве». В письме к Генри Джеймсу Гоуэлс пишет в 1888 году: «После пятидесяти лет оптимистического знакомства с «цивилизацией» и веры в ее способность все сделать справедливым я сейчас ненавижу ее и чувствую, что все пойдет по неправильному пути, если не обосновать все снова на действительном равенстве»[223].
Но вскоре Гоуэлс подберет свои потрепанные знамена и… утвердится на прежних либерально-буржуазных позициях: именно в 90-е и 900-е годы — время углубляющихся социальных противоречий в США — Гоуэлс сформирует вокруг себя группу последователей «нежной традиции», в своих статьях даст теоретическое обоснование принципам своей школы, напишет ряд романов и повестей, посвященных буржуазным утопиям на тему о совершенствовании общества.
События 1886–1887 годов способствовали более резкому выявлению общественно-политических взглядов американских писателей. Уже ничего нельзя было объяснить «кознями» европейских «анархистов» и влиянием «гнилой» европейской культуры. То, о чем писал Ибсен, Л. Толстой, Э. Золя, перестало быть только «европейскими проблемами». Американская литература оказалась вынужденной определять свое отношение к явлениям, от которых зависел ход дальнейшего развития общественной истории страны.
