Азеф заграницей, в обстановке строжайшей конспирации включает в свою организацию Егора Сазонова; видится с ним сначала в Женеве, где занимается вопросом о динамитной технике, затем в Париже, где выдает Сазонову паспорт. После этого он выезжает в Россию, где начинается дело против Плеве, в котором Сазонову уже определена роль. Что сообщает он полиции? "Он ездил в это время в Уфу, имел там свидание с братом Сазонова, Изотом, сообщил о том, что тот имеет сведения о своем брате Егоре, бежавшем из тюрьмы и готовящем нечто важное". Хорошо придумано.
Удастся или не удастся дело Сазонова, Азеф одинаково обеспечен. Даже если {182} откроется, что он виделся с Сазоновым заграницей, - неважно, он не знал его имени: он "еще близко к боевому делу не стоял, а мог знать только то, что сообщали ему законспирированные центровики". Дальше: в предприятии против Плеве неудача; Покотилов, превосходно Азефу известный, отдавший свое состояние на террор и работавший раньше под руководством Азефа в динамитном деле, погибает от взрыва в тот самый момент, когда заряжает бомбы для уже подготовленного слежкой выхода на Плеве.
Азеф, который использовал бы удачу для революционной карьеры, использует неудачу для карьеры полицейской: "4 июля Азеф появляется в СПБ и открывает д-ту полиции, что лицо, погибшее во время взрыва в Северной гостинице, во время приготовления бомб, очевидно (!) для покушения на Плеве, был некто Покотилов, что соучастники его находятся в Одессе и Полтаве".
Комедия продолжается и дальше: Азеф "едет в Одессу, оттуда сообщает, что готовится покушение на Плеве, что оно отложено потому только, что нет бомб". А между тем вскоре, именно 8-го июля, должно было произойти покушение на Плеве; случайные препятствия, встреченные на улице, мешают делу. Каляев и Сазонов едут на свидание с Азефом в Вильно; здесь решают совершить покушение на Плеве в тот же день на следующей неделе. После покушения все должны встретиться заграницей; "старшему офицеру" Азеф назначает свидание в Варшаве, через которую он должен проехать заграницу; "старший офицер", однако, Азефа уже не застает: Азеф, узнав о смерти Плеве, немедленно выехал заграницу. Первый донос Азефа - что Егор Сазонов "готовит нечто важное" - блистательно оправдывается: "Плеве погибает именно от руки Сазонова... 16 июля Азефа в России уже нет: имеется уже его телеграмма из Вены". Да, не только для революционеров, но и для полиции разработал Азеф свою знаменитую систему алиби.
***
Когда, после взрыва Плеве, полиция подобрала тяжко раненого Сазонова, его поместили в тюремную больницу, где он лежал в бреду, без сознания. Как коршуны, окружили его служители полицейского сыска, жадно ловя и записывая каждое отрывочное слово, вылетающее из уст больного.
{183} Старый провокатор, бывший издатель марксистского "Начала", М. Гурович, берет в свои опытные руки дело выпытывания тайн у лежащего в бреду человека. Добрый "доктор" не прочь рассказать Егору кое-что об обстоятельствах того события, виновником которого был последний. И на первый раз он рассказывает, - между прочим, - будто бы от бомбы Сазонова погибли несколько человек случайных прохожих - в том числе одна старуха и маленькая двухлетняя девочка...
Ложь казалась правдоподобной и била в слабое место. Больной пришел в состояние крайнего волнения, почти отчаяния. Бредовые явления усилились. Перья тщательно записывающих агентов заработали. Желанное средство найдено. Чтобы добить больного, ловят момент просветления его сознания. Ему сообщают опять-таки мимоходом - будто, когда он, оглушенный и раненый взрывом, лежал без сознания, произошел второй взрыв. Один из метальщиков, товарищей Егора, выронил бомбу в толпе...
Сазонову сообщают и точную цифру убитых обоими взрывами - тридцать девять человек...
Сыскных дел мастера хорошо поняли, где наиболее чувствительное место души Сазонова. Даже в терроре, победы которого, как он думал сначала, будут возбуждать в нем только "гордость и радость", ему в действительности скоро дала себя глубоко почувствовать другая сторона. Даже убивая зверя в образе человеческом, Сазонов не мог забыть о его человеческом образе, и "право на кровь" такого зверя не легко вмещалось в его сознании. А когда вместилось, то вместилось, как обязанность насилия над самим собой, преодоления - ради высшего принципа - того естественного, могучего чувства, которое не позволяет человеку поднимать руку на человека; как тяжелая моральная жертва...
В это больное место души Сазонова метили, его искусно бередили слуги самодержавия, когда он, раненый пленник, боролся между жизнью и смертью.
Я встретил Сазонова впервые тотчас же после его бегства из ссылки. Он спешил встать в первые ряды борцов с оружием в руках. Он осуществлял свою заветную мечту - вступить в Боевую Организацию. Но, по внешности своей, это был совсем не тот Егор Сазонов, который глядит на нас со всех его последних портретов. И не только потому, что он, заботливо изменяя свою наружность, предстал перед нами {184} безбородый, безусый, с коротко остриженными волосами, выкрашенными в рыжеватый цвет, придававший какой-то особый оттенок цвету его лица. Была и другая, более глубокая разница. Жизнь еще не провела на его лбу скорбных борозд, не подчеркнула еще глубину его глаз резкими впадинами под ними и впалостью бледных щек не усилила трагизма изможденного лица. Из-под открытого лба глядели карие, живые, веселые глаза, еще не успевшие подернуться дымкой грусти; на свежем, румяном лице сияла молодая веселость, от которой впоследствии осталась лишь задумчиво-мягкая полуулыбка.
Мне вспоминается Сазонов в маленьком швейцарском отеле на набережной города Н., уже хлопочущий с привезенным откуда-то динамитом. Два товарища, навестившие его, замечают слежку. Проверка подтверждает их наблюдение. Что делать? Сазонову предлагают, между прочим, избавиться от динамита, утопив его в озере. Но Сазонов против таких поспешных решений. Он хочет спасти это оружие во что бы то ни стало, и он верит в успех. Он оказался прав - ему удалось вывернуться из трудного положения самому и спасти динамит.
В этой мелочи ярко сказалась та черта Сазонова, которая проявлялась и в более крупных делах. Это - спокойная, уверенная отвага, это - соединенная с крайней простотой смелость. Не смелость-молодчество, не бесшабашная смелость, которой море по колена. Нет, это была совсем особая смелость - сама себя не замечающая, полная уравновешенной простоты и спокойной твердости; смелость, основанная на трезвом решении сделать всё, что в силах человеческих, для успеха дела. И когда я видел Сазонова еще несколько раз, - всегда мельком, каждый раз еще более укреплялось мое впечатление, впечатление необыкновенной твердости - молодой, веселой и спокойной. Он всегда внимательно, вдумчиво выслушивал других, обдумывал, высказывался не сразу, говорил, взвешивая слова, и в словах его звучало что-то уверенное, почти непоколебимое.
Сазонов родился в крестьянской семье, которая энергией отца Егора Сазонова выбилась из бедности, перебралась в город и достигла относительного благосостояния благодаря торговле. Семья была строго монархической и религиозной; царские портреты украшали стены комнат, в которых рос {185} будущий революционер и террорист. Далекий от всяких мятежных порывов, Егор Сазонов в гимназии вынес из знакомства с русской литературой лишь неопределенные обще-гумманистические стремления, соответствующие его мягкой любящей натуре. Он мечтал посвятить себя медицине и сделаться врачом для бедных...
Только в университете впервые он начинает отходить от консервативных взглядов, воспринятых с детства. Только здесь он начинает всё больше убеждаться в том, что мракобесие и человеконенавистничество составляют неизбежные атрибуты русского консерватизма. Только здесь - и далеко не сразу он настраивается всё более и более оппозиционно, и наконец - революционно.
Вначале он стоял в стороне даже от студенческого движения и только из чувства товарищества впервые не держал экзаменов, согласно решению сходки. Начались репрессии. Логика борьбы увлекала студенчество всё дальше... "Мои товарищи хорошо знают, - писал впоследствии Е. Сазонов про свои сомнения и колебания 1901 года, - с каким трудом я решился принять участие в протесте против нарушения основных законов о военной службе. Я же знал, что если решусь на протест, то пойду до конца".
В этих словах - весь Сазонов. Он именно был всегда и во всём человеком, идущим до конца... Он не знал середины. Никогда.
Два факта, быть может, всего рельефнее рисуют чуткость его души, его совести.
В 1901 году был отлучен от церкви Лев Толстой. Отлучение от церкви апостола непротивления послужило гранью в ходе духовного развития Егора Сазонова: оно произвело огромное впечатление на того, кому впоследствии пришлось сделаться крайним "противленцем", революционером-террористом.
