Анна исподтишка наблюдала, как Маноли затягивает Марию в сети своего обаяния, рассказывая истории, от которых она постоянно заливается веселым смехом. Мария буквально таяла от его внимания, и ближе к окончанию обеда Анна поняла, что сделала. Она сама отдала сестре Маноли, завернув его в подарочную упаковку, и теперь ей хотелось получить свой подарок обратно.
Глава тринадцатая
Всю следующую неделю Маноли не мог избавиться от смутного раздражения. Что произошло в тот вечер между ним и Марией? Такое поведение было нехарактерно для него: Мария не имела ничего общего с женщинами, которых он встречал во время своих странствий. Кроме того, обычаи и традиции, регулировавшие отношения между мужчинами и женщинами в Плаке, заметно отличались от тех, что были приняты в городах, где он побывал. Здесь, в критской провинции, за каждым движением и каждым словом внимательно следили. Маноли помнил об этом, когда приходил к Анне, и хотя он всегда соблюдал определенные границы, одновременно молодой человек осознавал, что играет с огнем. В Анне он видел скучающую, праздную женщину, которая собственными руками возвела стену между собой и своей родной средой. Анна воплотила в жизнь свое стремление оказаться там, где за рутинную повседневную работу платят другим, и расчитывалась за это вынужденным бездельем. Ее социальный статус значительно повысился, но теперь она, не имея подруг, барахталась в общественном вакууме – и неудивительно, что она была так рада вниманию Маноли. Когда Анна замечала его, ее глаза радостно вспыхивали, а губы сами складывались в довольную улыбку, поэтому делать вид, что ее не существует, было бы со стороны Маноли просто грубостью.
Мария была совсем другим человеком. И дело не только в том, что ей, в отличие от сестры, не хотелось выйти замуж за человека из внешнего мира – казалось, она вообще не хочет выходить замуж. Она жила в маленьком домике со своим овдовевшим отцом, на первый взгляд всем довольная, хотя Маноли был уверен, что замуж хотят выйти все без исключения девушки. Молодой человек не признался бы даже самому себе, что больше всего его привлекает в Марии именно ее безразличное отношение к матримониальным вопросам. Впрочем, времени у него было вполне достаточно, и при надлежащем терпении он должен был рано или поздно одержать победу. Чего-чего, а уверенности в себе мужчинам рода Вандулакис хватало с головой: ведь они почти всегда получали то, к чему стремились. И Маноли находился в очень выигрышном положении. Пожалуй, самым важным было то, что Фотини защищала Марию от сплетен относительно Маноли и Анны, которые уже начали ходить по деревне. Основным источником этих разговоров был брат Фотини Антонис. Со дня поцелуя у церкви, который ничего не значил для Анны и так много – для Антониса, прошло уже пять лет, но обида, что его так бессовестно обманули, по-прежнему жила в сердце молодого человека. Со временем он проникся к Анне презрением и со злобным удовольствием наблюдал за постоянными приходами к ней двоюродного брата мужа. В последнее время Александрос и Элефтерия Вандулакисы проводили больше времени в Неаполи, чем в Элунде, и приходы Маноли участились. Антонис не забывал подробно рассказывать об этом всякий раз, когда заходил поужинать в прибрежную таверну, которая стала теперь жилищем его сестры.
– Недавно он провел у нее целых два часа! – торжествовал Антонис.
– Я не хочу слушать это! – заявила Фотини, подливая брату раки. – А главное, я не хочу, чтобы все это дошло до Марии.
– И почему же? Ее сестра шлюха. Ты думаешь, она до сих пор этого не знает? – бросил Антонис.
– Конечно же, не знает. Да и ты не можешь ничего знать – что с того, что Анну навещает кузен ее брата? Они родственники, разве нет?
– Одно дело, если бы он бывал у нее время от времени, и совсем другое, что он шастает к ней каждый день. Даже родственники не торчат друг у друга целыми днями.
– Что бы ты ни думал на этот счет, Мария не должна ничего знать. Как и Гиоргис. Он и так достаточно настрадался. Замужество Анны – это лучшее, что случилось в его жизни, поэтому держи рот на замке. Антонис, я не шучу.
И чтобы показать, что она действительно не шутит, Фотини со стуком поставила перед братом бутылку и сердито зыркнула на него. Она защищала Гиоргиса и Марию Петракисов так же упорно, как если бы они были ее собственной плотью и кровью, и прежде всего старалась, чтобы до них не дошли все эти зловредные слухи. Ну зачем Анне, жизнь которой так сильно изменилась в ту ночь, когда она познакомилась с Андреасом, рисковать всем этим? Сама мысль об этом казалась Фотини просто смехотворной. Кроме того, в ее душе теплилась надежда, что Маноли, о котором так много говорил Антонис, рано или поздно обратит внимание на сестру жены своего двоюродного брата. После того памятного обеда в день Святого Георгия Мария только и делала, что говорила о Маноли, и вскоре Фотини уже в подробностях знала, о чем они беседовали в тот день.
Маноли и раньше бывал в Плаке. Поскольку он приходился Гиоргису пусть дальним, но все же родственником, деревенские мужчины встретили его достаточно радушно, и вскоре он сделался завсегдатаем местного бара. Он заходил сюда чуть ли не каждый день: играл в нарды, раздавал крепкие сигареты и, выпуская клубы табачного дыма, вместе со всеми обсуждал политические вопросы. Даже в этой небольшой деревушке, расположенной на дороге, которая вела лишь к деревням еще меньшим, люди не могли не обращать внимания на события, которые происходили в мире политики. Особенно близко к сердцу они принимали то, что происходило в континентальной части Греции.
– Во всем виноваты коммунисты! – восклицал Лидаки, опустив кулак на стойку бара.
– Да что ты можешь знать? – отвечал ему кто-то из односельчан. – Если бы не монархия, дела в Греции шли бы намного лучше.
Затем в дискуссию вступал кто-то еще, и нередко она затягивалась до поздней ночи. Местная поговорка гласила: «Там, где встречаются два грека, всегда начинается спор», а в таверне обычно собиралось около двадцати местных мужчин, так что в спорах здесь недостатка не было.
У Маноли было более широкое представление о мире, чем у жителей деревни – многие из которых бывали разве что в Ираклионе или Ханье, – поэтому после его появления споры стали более насыщенными и интересными. Несмотря на то что он старался не хвастаться любовными победами, которые были едва ли не главной составляющей его путешествий, завсегдатаи таверны с большим интересом слушали его рассказы об Италии, Югославии и северной части Греции. Маноли был веселым, жизнерадостным человеком, который всегда оживлял атмосферу в баре, и почти всем сельчанам он пришелся по душе. Когда в политических дебатах возникала пауза, Маноли заполнял ее анекдотом-другим, и это обычно снимало напряжение. Его рассказы о старых турецких кварталах Афин, Испанской лестнице в Риме и белградских барах действовали на жителей Плаки подобно гипнозу, так что, когда он говорил, в зале обычно воцарялась тишина, прерываемая лишь редким постукиванием четок. Маноли был хорошим рассказчиком, и его красочные повествования о кратком пребывании в тюрьме, о штиле, в который попал его корабль прямо посреди моря, и о дуэли в переулке одного из югославских портовых городов очень нравились слушателям. Это были рассказы человека, который порхал по свету подобно беззаботному мотыльку. Они выставляли Маноли достаточно безрассудным, но не злым, и молодой человек не раз ловил себя на мысли, что скрывает подробности, по которым слушатели могли бы решить, что он не пара дочери Гиоргиса.
Даже Антонис прекратил прятаться в угол каждый раз, когда появлялся легкомысленный кузен его хозяина, и тепло приветствовал его. Молодых людей связывали пристрастия в музыке, а также то обстоятельство, что оба провели несколько лет вдали от окрестностей Элунды. Несмотря на то что они были на несколько десятилетий моложе пожилых рыбаков, с которыми вместе пили, в некоторых вопросах они были мудрее и опытнее сельчан. Еще в детстве Маноли научился играть на лире, и во время странствий музыкальный инструмент играл роль его компаньона и одновременно некой страховки: иногда только это умение спасало его от голода. Неоднократно Маноли приходилось играть и петь, чтобы отработать свой ужин, и лира была единственной из вещей, которую он никогда не ставил на кон в игре. Сейчас драгоценный инструмент висел на стене за стойкой бара, и когда раки в бутылке Маноли подходило к концу, он брал лиру и начинал петь, наполняя ночной воздух звуком дрожащих струн.
Точно так же деревянная флейта тиаболи была верным спутником Антониса в годы, проведенные вдали от дома. Ее сочное звучание слышали сотни горных пещер и пастушьих хижин, оно смягчало сердца и души его товарищей, помогало им коротать долгие часы в дозоре. Маноли и Антонис были очень разными людьми, но музыка была для них чем-то вроде нейтральной полосы, на которой материальное и общественное положение не имело значения. Обычно они играли в баре по часу и более, и мелодии, которые они наигрывали, буквально очаровывали посетителей бара и всех, кто мог их слышать через открытые окна, – а в неподвижном теплом воздухе музыка разносилась очень далеко.
