На море начался хаос.
* * *
До рассвета оставались считаные минуты. Положение немцев было отчаянным. Масса кораблей, скопившаяся под ненадежным прикрытием батарей полевой артиллерии, попала в ловушку. Оставаться у Херсонеса было невозможно, выходить в море и быть потопленным крупными кораблями русских было еще большим безумием. Солдаты, набившиеся в бронированные корыта БДБ, в трюмы и на палубы кораблей, надеялись на Люфтваффе. Авиация всегда выручала. С первыми лучами солнца самолеты нанесут удар по русским. Да, дотянуться от берегов Румынии будет трудно, но пилоты привыкли творить чудеса. Авиационный кулак ударит по русским, начнет топить один корабль за другим…
В темноте, в блеске мутных вспышек снарядных разрывов, сновали катера. Волнение усиливалось — прыгали на волнах узкие корпуса разъездных суденышек. Радиосвязь использовать было невозможно, приказы передавались в устной или в письменной форме. Командиры судов переспрашивали, не веря своим ушам: выходить немедленно?!
Это казалось откровенным сумасшествием. Но за спинами румынских капитанов стояли немецкие офицеры. Приказ есть приказ. Бормотала теснота переполненных трюмов. На палубе солдаты молчали, лишь тысячи глаз следили за работой моряков. Вновь и вновь озаряли темноту вспышки разрывов — русские не прекращали обстреливать гавань и берега бухт. В грохоте снарядов терялся треск мелких бомб — ночные бомбардировщики продолжали кружить над Херсонесом.
Приказ был краток прорваться сквозь линию русских судов и, разбившись на шесть конвоев, следовать к Констанце. Безумие. Даже сейчас было абсолютно понятно, что будет совершенно невозможно собрать спешно переформированные группы судов за линией советских кораблей. Впрочем, кто-то наверняка прорвется. Оставалось надеяться на собственную удачу и помощь авиации. Еще час-два, и Люфтваффе помогут.
Первыми двинулись мелкие сторожевики. Тяжело ушел во тьму сильно пострадавший в начале ночи эсминец «Марасешти» — его кормовая башня со 152-мм орудием была разбита, из трюма непрерывно откачивали воду. Потянулись бесконечные силуэты десантных барж, буксиров, моторных парусников. Двинулись транспорты покрупнее, с опаской скользнула к выходу из бухты темная туша дизель-электрохода «Тотила». Над мачтами шелестели снаряды — русские батареи огня не прекращали, хотя прежней плотности обстрела уже не было. Может быть, повезет…
* * *
Советский Г-5, подрабатывая двигателями на самом малом, прыгал на волнах в шести милях от берега. Волнение достигло уже четырех баллов, и легенький корпус катера-глиссера жутко кидало. Силуэт немецкого KFK[62] катерники заметили даже с облегчением — сил не оставалось дольше болтаться. Радист вызвал командира отряда, — связь по-прежнему была отвратительной. Пропустили вражеский катер, затем прошел буксир, также не заметив низкий силуэт советского ТК. Из тьмы показалось что-то крупнее, — командир катера решил, что это румынский минный заградитель. Вперед! Взбили белые буруны двигатели. Г-5 рванулся вперед. Тут же катерники заметили силуэты еще двух вражеских кораблей. Атаковали немедленно, едва успев набрать скорость, — сжатый воздух сбросил обе торпеды на воду, катер поспешно увернулся от собственных, обретших свободу, торпед. В этот момент катер заметили — с KFK торопливо застучала автоматическая пушка. Два 20-мм снаряда задели борт, но катер, взревев, ушел вправо. Через тридцать секунд раздался взрыв торпеды. Попали…
Взрыв и разломившийся корпус небольшого транспорта видели с нескольких советских кораблей. Связь с берегом оставалась крайне ненадежной, радиограмму из штаба со сводными данными РЛС получили уже позже. Немцы двигались юго-западным курсом, и, похоже, это был конвой минимум в четыре десятка судов. Видимость испортилась, мешал туман. Первым открыл огонь «Бойкий»…
Немцы тонули, горели и упорно двигались вперед. Без всякой оптики были видны факелы над водой. Вспышки выстрелов, трепет очередей зенитных автоматов. Немецких судов было слишком много.
В рубке «Севастополя» звучали отрывистые команды. Отошедший под охрану сторожевиков линкор в эти решающие минуты открыл огонь лишь однажды, накрыв обезумевший и уклонившийся от курса основного конвоя буксир. Немцы уходили. Были потоплены эсминец и канонерская лодка, но целая лавина барж, лихтеров, транспортов и речных пароходиков уже практически вырвалась из огненного «мешка». Тянулись клубы дымовой завесы, застилали звезды, смешивались с туманом, закрывая и горящие корабли, и вспышки выстрелов. Всеми орудиями вел огонь «Красный Крым», оказавшийся ближайшим к сгустку судов противника. Советские торпедные катера, в несколько минут выпустившие торпеды, отходили. Вели бой «морские охотники» и бронекатера, преградившие путь пытавшимся уйти вдоль берега мелким судам противника. Море было покрыто обломками, тонущими и горящими судами, но было уже понятно, что основные силы немцев прорвутся. Их будут преследовать, но разномастная орда расползется, рассеется, будет упорно тащиться на запад, под прикрытие авиации, к спасительным Констанце и Сулину. Быстроходные десантные баржи уйдут южнее. Кого-то еще достанут советские топ-мачтовики и штурмовики, кого-то перехватят подводные лодки. Остальные уйдут, высадят перепуганных, дрожащих и плачущих от ненависти и облегчения солдат. Газеты и радио будут трубить о героической эвакуации, о вывезенной до последнего мужественного воина армии.
За 250-мм броней рубки «Севастополя» наступил миг тишины. Затихли доклады. Обстановка была ясна. Вести огонь по транспортам линкор не мог — цели практически не различимы, да и свои корабли заслоняют противника. Позиции блокирующего отряда оказались все-таки неудачными. Предполагалось, что немцы будут прорываться частями, небольшими конвоями по пять-шесть судов, а не единым потоком. Сейчас, по сути, расстреливали транспорты противника лишь «Бойкий» и «Красный Крым».
Командующий опустил бинокль. Хаос. Невозможно управлять хаосом. Какая тактика, какая стратегия, какие штабные игры?
Сейчас, когда там, в Москве, под зачехленными звездами что-то сдвинулось, когда там приняли решение ударить всем кулаком, выпал шанс рассчитаться. За все унижения первых лет войны, за то бессилие, когда Черноморский флот неуклюже пытался поразить пустоту. Когда корабли швыряли 500-кг снаряды по пехоте, когда гибли под бомбами наглых пикировщиков, когда прятались на кавказских базах. Когда боевые корабли возили раненых и ящики со снарядами и патронами, выполняя работу самоходных барж и госпитальных судов. Когда бросали, не в силах помочь, свои десанты. Когда драгоценные корабли берегли «на будущее», жертвуя людьми, сотнями беззащитных мотоботов и шаланд, взявших на себя честь и тяжесть нести военно-морской флаг.
Он, командующий, с самой революционной на свете фамилией, смотрел в сторону берега. Почти два года прошло. Тогда его здесь не было. Все верно — командующий не должен попасть в плен. И даже его тело с пулевым отверстием в виске враг не должен видеть. Москва была права, не возразив и даже поддержав просьбу об эвакуации высшего командного состава. Здравый голос рассудка. Но у тех, кто тогда остался на Херсонесе, имелась и иная правда. И эти два года Командующий, уже снятый, уже принявший Амурскую флотилию, потом вновь возвращенный к «своему» флоту, награжденный, повышенный в звании, гнал от себя болезненные мысли. Вины за те июльские дни на нем не было. Не было! Командующий выполнял приказ. Москва тогда одобрила, решила за всех.
Риск. Флот ведет бой. Почти весь Черноморский флот здесь. Руки развязаны. Известны минные поля противника, известны его планы, в воздухе господствует наша авиация. Флот топит врага. Делает свое дело. Потери немцев будут колоссальными. Москва не возражала против разумного риска. И он, риск, оправдывается. Конечно, невозможно перетопить все суда противника. Война — это трезвый расчет. И каждая операция ставит перед собой реальные задачи.
Тогда, в июле 42-го, у прижатых к обрывам Херсонеса остатков войск СОРа[63] реальных задач не было. У Командующего там остались десятки друзей и знакомых. О судьбе кого-то он знал, но большинство… Кто-то, наверное, все-таки жив, в плену.
«Товарищ адмирал, имеете ли вы родственников и друзей на оккупированной территории?»
«Никак нет, уже не имею».
Командующий снял фуражку, вытер лоб и негромко обратился к командиру линкора и всем присутствующим в боевой рубке:
— Товарищ капитан первого ранга, товарищи офицеры, приказываю идти на сближение с противником…
Линкор «Севастополь» (он же «Парижская коммуна») прожил не самую счастливую жизнь. Как, впрочем, и все дредноуты того проекта. Ни одному из линкоров, достроенных в годы Первой мировой войны и уже к тому времени морально и технически устаревших, не пришлось сойтись лицом к лицу с громадным бронированным противником, обменяться разящими, сокрушительными залпами. Другие войны, другие времена. Скоро кончится и эта война, и корабль переведут в «учебные». Еще 5-10 лет жизни, и отжившая свое дорогостоящая бронированная лохань, наследие царского режима, пойдет на слом.
