Я предполагаю (никому своего мнения не навязываю), что в момент, когда в комнату вошел Кузнецов, Тимошенко и Жуков разговаривали о первом, отвергнутом, варианте директивы, и именно он был в руках у Тимошенко (или Жукова?). Возможно, они надеялись еще переубедить Сталина вернуться к этому первоначальному варианту.
На этом и потеряли время, не отправив вовремя окончательный вариант директивы в войска.
Думаю, в этом и заключается разгадка промедления с передачей в округа директивы о приведении войск в полную боевую готовность.
В связи с этим хочу заметить вот что.
Директиву N1 много критиковали за половинчатость.
Но, во-первых, лучше уж такая, чем вообще никакой.
И, во-вторых.
А был ли жуковский вариант (на трех листах) более соответствующим обстановке?
Вот кстати, если кто желает покритиковать содержание директивы номер 1, сравните ее с тем вариантом, что привез Сталину Жуков. И о котором Сталин сказал, что он не годится.
Вам он неизвестен? Не переживайте, мне он тоже неизвестен. И никому неизвестен.
Потому что Жуков его не воспроизвел.
Смотрите, что получается. Сталин заставил военных дать в войска никуда не годную (нам так говорят) директиву. Но СВОЙ вариант директивы, который Сталин забраковал, Жуков публиковать постеснялся. Такой вот стеснительный был у нас военный гений.
Был бы понахальнее, мог ведь нам его показать. Ткнуть всех носом: вот какую ерунду заставил его написать Сталин — а вот какую конфетку привез ему он — гениальный Жуков.
Никто не догадывается о природе такой застенчивости? В данном конкретном случае?
Не знаю, будет ли когда-нибудь найден этот документ. Черновики и проекты обычно не сохраняются, поэтому всплывают исключительно редко. Но то, что он соответствовал обстановке еще меньше, чем Директива номер 1, по-моему, очевидно.
Обратите внимание на то, что Жуков в своих мемуарах не только не воспроизвел предлагаемые им (и отвергнутые Сталиным) меры, но даже не посожалел о том, что его вариант был забракован Сталиным.
Он о них просто промолчал.
Отсюда можно предположить, что Сталин, отвергнув вариант Жукова и предложив более короткий, был тогда прав.
Так это было или не так на самом деле, сейчас уже не установишь.
Можно только предположить, что несостоятельность первого варианта директивы стала ясна самим её авторам только спустя некоторое время.
А тогда, вечером 21 июня они вполне могли его считать более удачным. И пытаться предложить его Сталину ещё раз.
Повторю, что это единственное, по-моему, внятное объяснение задержки передачи в округа известной нам директивы. Другие варианты попросту не хочется рассматривать. Поскольку они совсем уже уничижительно характеризуют наших полководцев.
Но даже в этом, самом благосклонном для них варианте объяснений, мы можем отчётливо видеть самое главное в их поведении.
Спокойствие и невозмутимость, которые демонстрируют высшие военачальники, задерживая по времени приведение войск в боевую готовность.
В данном случае, неважно даже и то, правы они были или нет.
Важно то, что их обычная неторопливая реакция на то, что время уходит, а приказ войскам всё ещё не отдан, может говорить только об одном.
Она говорит о неверии в то, что немецкое нападение действительно произойдёт завтра утром.
Обратите внимание ещё и на такой малюсенький совсем, но весьма выразительный штришок.
Звонок Кирпоноса Жукову о втором перебежчике прозвучал примерно в 24 часа.
А когда он сообщил об этом Сталину?
Сразу?
Он позвонил ему лишь через полчаса — в 00.30. Это по его же собственным словам.
Иначе говоря, если вспомнить Василевского, всё в Генштабе в это время находится в невиданном напряжении. А начальник Генштаба свою активность в это время только обозначает. Никуда на самом деле не спеша.
* * *
Вернёмся снова к уверениям высших военных чинов в том, что Сталин не верил в немецкое нападение. А они сами не просто верили — они просто стопроцентно были убеждены в этом.
Вот вам картина их действий в тот самый момент, когда они получили (заметьте) прямой приказ Сталина немедленно поднять по тревоге войска приграничных округов.
Слово «приказ» я употребил не случайно. Потому что в изложении Жукова получается, нечто вроде такого — «мы-де канючили, канючили, и наконец уломали Сталина согласиться с нами, он махнул рукой — делайте, мол, что хотите».
На самом деле, понятно же, что военные получили наконец приказ — поднять войска по тревоге.
Ещё раз подчеркну. Со стороны Сталина это было никакое не пожелание. Это был ПРИКАЗ главы советского правительства, отданный им военному руководству.
И как же выглядят в этой ситуации две эти стороны — Сталин и военное командование?
Вспомним и такой ещё интересный момент.
Жуков говорит, что военные руководители (Тимошенко, Жуков, Ватутин) пока ещё ехали по вызову Сталина… «договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность…».
Однако из дальнейшего описания мы видим, что Сталина уговаривать не пришлось.
Он согласился с этим сразу.
В другой формулировке, но согласился.
Уговаривать его не пришлось.
Почему?
Если, по версии Жукова, Сталин все это время не верил в возможность нападения немцев, почему сейчас он мгновенно согласился, что нападение все же возможно?
Перебежчик?
Несерьезно. Один факт в таком важнейшем вопросе (буквально — жизни и смерти) никогда и ничего не решает. Здесь опираются обычно на совокупность фактов.
Да и смешно это. Некий фельдфебель точно знает, что вся германская армия (не его собственный батальон и не полк) утром перейдёт в наступление от моря до моря…
А вдруг, действительно, провокатор? Сумасшедший, наконец?
Серьезным этот факт мог быть для Сталина (вспомним ещё раз о его недоверчивости) только в том случае, если он лёг на уже почти сложившуюся картину.
В конечно итоге, в сухом остатке остаётся вот что.
Сталин, уверяют нас, не верил в немецкое нападение. Именно Сталин тормозил поэтому приведение войск в боевую готовность.
Это то, о чём нам всё время говорят.
Но именно Сталин отдаёт приказ военному руководству поднять по тревоге войска.
Это то, что он сделал тогда на самом деле.
Военное командование было убеждено в неотвратимости завтрашнего нападения немцев и требовало поэтому у Сталина разрешения поднять по тревоге войска.
Это то, о чём нам всё время говорят.
Но получив, наконец, от Сталина приказ на приведение войск в боевую готовность, выполняют его с очевидной неохотой. Во всяком случае, тормозят его выполнение на несколько часов.
Это то, что сделали они тогда на самом деле.
Вот и сравните.
Слова.
И дела.
И делайте выводы.
4. Запрещённые очевидцы
Есть в приграничной битве, развернувшейся рано утром 22 июня 1941 года, страницы, на которые почему-то не очень принято обращать внимание. Что удивительно, тайны в них никакой нет. Поскольку я, например, нашел их в мемуарной литературе, опубликованной еще аж в 70-е годы прошлого столетия.
Но и тогда (в СССР), и сейчас (в демократической РФ) мимо них как-то обычно проходят стороной. Хотя факты эти удивительны.
Разговор пойдет о разгромленной авиации. И вине Сталина за этот разгром.
Я не приглашаю обсуждать этот вопрос во всей его полноте.
Хочу ограничиться всего несколькими странностями, которые заставляют усомниться в некоторых давно знакомых истинах.
Общеизвестно следующее. Внезапность нападения немцев стала возможной потому, что Сталин не привел армию в боевую готовность, хотя военные (как выяснилось из мемуарной литературы намного позже) все как один считали необходимым это сделать.
Результат известен.
Что касается авиации.
По официальным советским данным, за один день 22 июня наша авиация потеряла 1200 самолетов, из них 800 — на аэродромах (цифры, понятно, округленные). По немецким сводкам это количество выше: 1811 самолетов (1489 уничтоженных на земле и 322 сбитых в воздушных боях).
