Могло ли испугать Залесского рождение второго ребёнка? Сам по себе только этот факт — вряд ли.
Не задумываясь, он бросил жену в первый раз. Пожалуй, в более тяжёлом положении. Одинокую, почти без средств, не имеющую никакой специальности. И теперь знал, что жена не пропадёт. Есть у неё диплом, работа, значит — оправданный достаток, а при упорстве и трудолюбии, в чем нельзя отказать погибшей, — даже хорошее положение.
Короче, он вполне мог надеяться, что если надоест совхоз, Аня, дети, то он сможет уйти без скандала и сцен:
Залесская доказала уже ему свою гордость и самостоятельность.
Для убийства он должен был бы иметь очень серьёзные мотивы. Их я не видел. И ещё его последний приезд сюда.
Ищенко выяснила, что в Североозерске Залесский заходил в мастерскую, где изготовляли плиты на могилы. Его не удовлетворили представленные образцы. В Барнауле Залесский посетил одного армянина, делающего надгробия. Но тот брал за свою работу очень дорого. Наверно, Залесский не располагал такими средствами. Они не сошлись в цене.
Сам факт, что человек приехал за тридевять земель, чтобы отдать дань памяти жены, о чем-то говорил…
Встречаясь с Мурзиным, я обращал внимание, что Емельян Захарович выглядел последнее время неважно.
Усталый вид, красные глаза. Узнал я обо всем совершенно случайно и от человека, с которым я давно хотел встретиться.
Он появился в совхозной гостинице вечером. Постучался ко мне:
— Можно?
— Пожалуйста, входите, — предложил я.
— Разрешите представиться: я тот самый Зайцев, что на вас жаловался. — Он широко улыбнулся.
— А я несколько раз забегал в райисполком, чтобы лично ликвидировать то недоразумение, — сказал я, предлагая гостю сесть.
— Анне товарищ Червонный говорил. — Он положил руки на стол.
— Не хочу на кого-то перекладывать вину, но меня тогда подвели, — сказал я.
— Это бывает, конечно, — согласился он. — Недаром говорят: доверяй и проверяй. Я сгоряча, понимаете, сразу в райком…
— Приношу свои извинения. Конечно, получилось не по форме и бестактно…
— Ну ладно, спишем. Обиды обидами, а дело есть дело.
— Да, я хотел с вами поговорить» потому что вы старый работник, бываете здесь часто, знаете совхоз. А мне не мешало бы узнать о взаимоотношениях между людьми, о жизни в «Маяке».,.
Зайцев скрестил полные руки на животе, наклонил голову набок, отчего полная его щека легла складками на воротник пиджака.
— Вообще-то, я действительно наезжаю сюда. Мы с Емельяном Захаровичем бывалые целинники. Вместе приехали. Тридцатитысячники. Только он остался на земле, а меня перетянули в Советы. Мурэин шутил: «Сбежал с трудового фронта…» Я предлагал поменяться.
— А Емельян Захарович? — я принял шутливый тон разговора.
— Говорит, в совхозе и похоронят. Рано ему думать об этом. Если выдержал войну, такому орлу до ста лет жить.
— Но мне что-то показалось в последнее время, что Емельян Захарович устал, — сказал я.
— Он! Признался сам?
— Нет. Но я вижу.
Павел Евдокимович покачал головой:
— Иногда его мучает ревматизм перед сменой погоды. Но он привык как будто… Наверное, спит мало. Вы бы видели его, когда надо собраться, поднять людей. О чёрных бурях слышали, наверно? — Я кивнул. — Все растерялись, а он нет. Многие не знали, что делать. Емельян Захарович один из первых поверил в науку. Можно, говорит, обуздать эрозию. Как узнал, что Бараев занимается в Шортандах этой проблемой, — к нему. Совхоз «Маяк» стал едва не первым полигоном в районе по проверке идей Бараева… Вот что значит верить! Бараев теперь видный учёный, лауреат Ленинской премии. Кажется, Мурзин до сих пор с ним переписывается… — Зайцев мельком посмотрел на часы.
— Вы спешите?
— Да нет, ещё есть время.
— А отчего же ему сейчас не отсыпаться? Зима. Ни сева, ни жатвы.
Зампредседателя райисполкома усмехнулся:
— Зимой у нас другая страда. Кстати, вы где смотрите телевизор?
— Нигде, — удивился я.
— Как это? — больше моего удивился Зайцев. — Хоккей. Чехословакия — СССР.
Все ясно: болельщик. Выходит, Емельян Захарович тоже. Вот откуда у него красные глаза и усталый вид. Ну и ну…
— Это же, наверное, поздно, — сказал я. — Разница во времени…
— Часа в четыре закончится, — подтвердил он. — А что?
Пуще неволи… Может, вместе пойдём, посмотрим у Емельяна Захаровича?
— Спасибо. Я не увлекаюсь.
Зайцев посмотрел на меня, как на марсианина:
— Это живя в Москве! — Он покачал головой, все ещё не веря. — У вас же там только и смотреть хоккей… Нет, вы действительно не болельщик? А мы тут все выкрадываем время у сна. А как же иначе? Хоккей!
— Сочувствую, — улыбнулся я и развёл руками: — Но…
А сам подумал: если бы показывали по телевизору в четыре часа утра, например, «Ромео и Джульетту» с Васильевым и Максимовой, я бы пожертвовал сном? Наверняка… Как же можно не понять их?
— Мы не отвлеклись? — спросил Павел Евдокимович.
— Нет, не отвлеклись. Я хотел ещё узнать мнение об Ильине.
Павел Евдокимович снова наклонил голову набок. Наверное, привычка.
— Что вам ответить? Одержимый… Взялся, например, даже за то, чего в районе пока никто не делал. Много у нас земель пропадает. Под ненужными дорогами, старыми карьерами. Все это хлопотно. А он действует. По его инициативе принято решение райсовета о рекультивации пустующих земель. Ну, ещё что? — Зайцев немного подумал. — Какой он агроном — говорить ещё рано. Всего один год работает. Хотя план совхоз выполнил.
— А обязательства?
— Немного не дотянули. Вообще, скажу честно, Ильин-трудный человек: если что не по его-не успокоится, пока не добьётся. А может, это и к лучшему? — Он улыбнулся. — Емельян Захарович, видать, смекнул: Николай Гордеевич на своём настоять умеет. Вот он его и шлёт на заседания вместо себя… Мурзин, скажу вам, большой стратег.
Он знает, как на начальство действовать, где взять лаской, где человека подпустить… — Зайцев улыбался. В его словах сквозило не осуждение, а одобрение. И у меня внезапно возник перед глазами кабинет завотделом сельского строительства. С какой лёгкостью была подписана бумажка-заявка на шиферТо, что Емельян Захарович попросил именно меня отнести заявку в отдел сельского строительства, было отлично задумано. Об этом я догадался ещё тогда. Мурзин — стратег! Мне показалось, что под словами «подпустить человека» подразумевался я. Зайцев, вероятно, узнал об истории с шифером.
Он посмотрел на часы и заторопился.
К Мурзину. На телевизор. Ещё раз попытался соблазнить меня, но безуспешно.
Я хотел уже лечь, но в это время в коридоре раздались шаги. Я узнал по походке Ищенко.
Она вошла, румяная с мороза, принесла с собой запах снега. На её торжествующем лице так и пробивалась с трудом сдерживаемая улыбка.
— Был у Залесских гость! — выпалила она с ходу. — Был, залётный. Двадцать пятого июня… Да простите, Игорь Андреевич, что поздно, не успела на последний автобус, пришлось на попутных.
— Что вы, какие могут быть извинения!
— Понимаете, заболталась с парнем. Хороший паренёк.
Умница.
— Этот самый гость?
— Да нет. Шофёр, что его подвёз. Помнит, как будто вчера дело было. Улицу, дом, куда подбросил. Все сходится — Залесские.
— Так-так-так, — я заразился её настроением. — Что же это был за попутчик?
— Чудной, говорит.
— А именно?
— Передать на словах трудно. Завтра этот шофёр к вам сам подъедет. А то, знаете, из вторых рук…
— Шофёр где работает?
Старший лейтенант достала бумажку, отстранила подальше от глаз.
— «Спец…», — она махнула рукой, — в общем, какой-то «монтаж». Фамилия Веселаго Андрей. Действительно Веселаго. Путёвый парнишка.
Я хотел было расспросить подробнее. Но, несмотря на явное удовлетворение, Серафима Карповна выглядела уставшей. Понять её нетрудно: она отыскала иголку в стогу сена.
Куда делся сон! Закрутились мысли, я проворочался чуть ли не до первых петухов.
Веселаго приехал в середине дня. Улыбчивый парень, с казацким чубом, пришлёпнутым ко лбу от шапки. Он мне кого-то напоминал. Его упругие плечи теснились в костюме, предназначенном, видимо, для особых случаев. Он чувствовал себя в нем неловко. Мал был и воротничок белой рубашки с косо повязанным галстуком.
Я предложил сесть. Парень продолжал улыбаться. Разве что только не подмигивал. Мне было немного неловко.
И ещё смущало ощущение, что мы где-то виделись. Я думал об этом и не мог сразу собраться с мыслями.
— Ну что ж, товарищ Веселаго, давайте побеседуем.
— Можно, — кивнул он. Солидность и серьёзность обстановки погасили его улыбку.
— Вы часто ездите в Крылатое?
— Через день, считай, не меньше.
— Возите что?
— Сами знаете, цемент.
Теперь настала моя очередь расплыться в улыбке:
— А я вас сразу и не узнал. Значит, быть богатым…
— Я самый. — Он похлопал себя по груди, по коленям. — Как видите, жив, здоров.
