Где-то целые сутки носило братьев Трапезниковых по лесам, и вот выбрали же время возвращения! Скакали при свете, потому и прямили дорогу, думая попасть домой к сумеркам. Нет, не зря Ражный сделал затвор! Вот он, опасный момент, когда по Урочищу за несколько часов до поединка рыщут оглашённые, когда без малого готов борцовский круг, и если вотчинный назначил срок, всякий его срыв — это победа вольного поединщика. Приди он в рощу пораньше, услышь стук копыт в пределах Урочища, а хуже того, увидь всадников, может ещё раз протопать по взборонённому ристалищу, воткнуть в землю свой родовой знак и спокойно удалиться, поскольку знает, где, когда и с кем следующий поединок.
И Ражный ни за что в жизни не решится оспорить такую победу в Судном Урочище, ибо мгновенно окажется в Сиром…
Он лежал, по-прежнему не двигаясь, считал время и расстояние, когда эти необразованные и невероятно смышлёные парни нарвутся на волчий затвор. И чем ближе становился ритмичный бег лошадей, тем выше частота биения собственного сердца и сильнее головная ноющая боль, порождённая заходящим солнцем. Двести, сто, полсотни метров… Вдруг тревожно заржали кони — верно, вскинулись на дыбы, затанцевали от страха, усиленного памятью недавней волчьей расправы и следом послышался крик, мат, гиканье и ещё что-то нечленораздельное: должно быть, понесли!
Эх, только бы хребты остались целы, а руки и ноги срастутся, и вырванные сухими сучьями клочья кожи затянутся новой!..
Но что это?! Мат становился жёстче, решительней, словно в атаку пошли братья, и показалось, уже слышны удары плетей по конским бокам. Да! Они пороли лошадей, болью подавляя ужас животных, и гнали вперёд — в ту сторону, куда противилась ступать порода травоядных. Пороли, наливаясь яростью. И ею заглушали собственный страх!
Их не держал затвор…
Всадники сломили коней, и те, как люди, которые в крайнем отчаянии бросаются на амбразуры или таранят самолёты противника, понеслись по дубраве, издавая тягучие, знобящие стоны, тоже чем-то похожие на мат.
Ражный сжался в комок, будто перед прыжком с парашютом, сосредоточил себя на приближающихся звуках, внутренне готовясь проделать то же, что сейчас совершали несведущие и бесстрашные братья. Они мчались тем же размашистым галопом, и в какой-то момент Ражный ощутил толкаемый ими поток мощной, борцовской энергии. Не ведая того, они вбирали в себя сакральную силу Урочища и готовы были к поединку. Пусть со зверем, но к поединку!
Он подпустил их метров на тридцать, медленно отделился от земли и пошёл мелким, плывущим шагом. Первыми его увидели, а точнее, почуяли лошади — взрыли копытами землю на скаку, взвились на дыбы, словно натолкнувшись на незримую стену и чуть ли не сбрасывая седоков. И затем Ражного узрели братья.
— Дядя Слава?! — машинально определил или спросил один из них, и это был единственный членораздельный возглас.
Далее раздался лишь кричащий страх.
В руках парней, будто у завзятых ковбоев, торчали двустволки, но о них вмиг было забыто. Взращённые в дикой природе, они воспринимали её цельность и гармонию, и все, что выбивалось из этого ряда, становилось непостижимым для их сознания. Перед ними стоял оборотень, но ещё до конца не перевоплотившийся, похожий на волка, ибо присохшая шкура не осталась на земле — потащилась на плечах человека…
Разум отказывался верить тому, что видели глаза.
Теперь не нужно было понуждать, пороть коней, поскольку чувства животных и людей слились воедино. Теперь они в самом деле могли переломать хребты, да говорят, в такой час полного безумства всякое живое существо хранит Господь…
Спустя несколько минут над Урочищем вновь повисла полная тишина. Такое скорое избавление от свидетелей могло бы порадовать — больше в дубраву носа не сунут! — однако Ражный слишком хорошо знал братьев Трапезниковых. Через некоторое время этот страх пройдёт, и на смену ему появится любопытство: кто увидел мир цельным от рождения, тот не долго празднует труса. Они не поверят в оборотничество. Иначе разрушится и превратится в хаос их мировосприятие.
Потом вотчиннику придётся отводить пристальный интерес несведущих к его владениям, а сейчас ему было недосуг. Ражный сел под дерево, прижавшись к нему позвоночником, и не почувствовал тока энергии. Или все заглушала стучащая боль…
До поединка оставалось не более трех часов, и то, надо полагать, Колеватый придёт чуть раньше, чтобы со стороны понаблюдать за соперником, понять его предсхваточный дух и окончательно определиться в тактике.
Он выдрался из присохшей к телу шкуры, оделся и побрёл в лог, к ручью, в буквальном смысле держась за деревья. Там он ополоснулся, вместо мыла используя болотный хвощ, почувствовал облегчение, но не настолько, чтобы сей же час идти к Поклонному дубу и на правах хозяина встречать вольного поединщика.
И все-таки он рискнул: лёг головой к воде и долго смотрел на её бег. Стояла жара, давно не было дождей, и ручей пересыхал, питаясь лишь подземными источниками, потому не бурлил, как в половодье, не ворочал камни, а катился тихо и сонно — сейчас требовалась совершенно иная энергия! Не по звериному следу идти, не петли его распутывать — драться!
Ражный промыл совершенно пустой желудок более для того, чтобы соблюсти ритуал, и поднялся из лога в дубраву. Боевая одежда лежала в рюкзаке, ношеная, стираная и штопаная: на первый поединок по обыкновению сын выходил в отцовской рубахе и портках и только пояс надевал свой, изготовленный каликами перехожими в Сиром Урочище и принесённый ко дню появления на свет. Младенца повивали этим поясом сразу же, как только отрезали пуповину.
Будут победы на ристалищах — новых рубах калики нанесут столько, что и внукам будет в чем выйти в рощу…
Он разложил одежду на траве, после чего извлёк из рюкзака икону Покровителя Засадного Полка — Сергия Радонежского и поставил в развилку дуба Почитания. Ему не нужно было ни молиться, ни просить о чем-либо; важнее для всякого поединщика, и особенно для того, кто выходил на ристалище впервые, считалось символическое присутствие Святого в момент приготовлений. В некоторых родах с иконой Преподобного шли до самого ристалища, дабы уберечься от дурного глаза, но большинство араксов смеялись над подобным обычаем и выходили на поединок со светочем — очистительным огнём, зажжённым в чаше, подвешенной на цепях к треноге. И если не угасал этот огонь до конца состязания, то становился или факелом победы, или огнём позора.
Обрядившись в рубаху с отцовского плеча, Ражный.сделал ещё одну попытку подняться над землёй, внутренне перевоплотившись в нетопыря. Он лёг на живот, раскинул руки, затем перевернулся на спину и, закрыв глаза, стал ловить мгновение, когда просветлеет и полностью очистится сознание, когда мир раскрасится пёстрыми следами и пятнами неуловимых красок и энергий и ему останется лишь парить средь них, как птице в облаках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
