Я не стал расспрашивать его о подробностях эксперимента. Нас довезли до парковки. Когда микроавтобус проезжал через главные ворота, охранник помахал нам рукой на прощание. На улице было еще совсем темно. На фоне неба смутно вырисовывалась собачья челюсть гор Санта-Круз. Мы подошли к «олдсмобилю». Отец не отрывал глаз от земли.
исторические покушения после 1865 года / 14 апреля 1865 года президент авраам линкольн убит джоном уилксом бутом / 13 марта 1881 года русский царь александр второй / 2 июля 1881 года американский президент джеймс а. гарфилд
32
Мы вернулись в гостиницу. Отец проспал целые сутки, до следующего утра. Проснувшись, он продолжал некоторое время лежать неподвижно, глядя в потолок, а потом позвал меня.
— У меня левый глаз ничего не видит, — сказал он, прикрывая рукой правый. — Совсем ничего.
Вошел Уит и встал рядом со мной.
— Позвони маме, скажи, пусть прилетает сюда, — продолжал отец. — В Стэнфорде хорошая больница, отвезите меня туда. — Он повторил последнюю фразу еще раз, а потом объявил: — Я написал «завещание о жизни».[74] Не хочу, чтобы мое существование поддерживали искусственно: никаких дыхательных аппаратов и никакой стимуляции сердца. Документ лежит в кармане моего пальто.
Мы помогли ему встать, отвели в ванную и вымыли. Потом Уит отыскал номер больницы в местной телефонной книге и позвонил.
— Поедешь на «скорой» или на нашей машине? — спросил он у отца.
— На нашей.
Я позвонил маме и сказал:
— Будет лучше, если ты приедешь.
— Передай ему трубку, — велела она.
— Привет. Извини, что причиняю тебе такие неудобства, — сказал отец в телефон. — Я знаю. Да. Я люблю тебя, Синтия. — Он положил трубку.
Мы спустились по лестнице и рассчитались у стойки гостиницы. Поскольку один глаз у него ничего не видел, отец шел неуверенно, покачивающейся походкой. Мы доехали до Медицинского центра Стэнфордского университета — больницы, славившейся своими нейрохирургами. Тут неожиданно обнаружилось, что отец прекрасно ориентируется в этом месте, — он все заранее внимательно изучил.
Его приняли в крыле, где содержались смертельно больные — СПИДом, раком, эмфиземой. Быстро сделали все необходимые анализы, томографию и рентген. Отец попросил меня прикрепить «завещание о жизни» к спинке его кровати над головой, что я и сделал.
— Когда они поддерживают жизнь до конца, то зарабатывают кучу денег, — сказал он. — А смерть сама по себе — штука бесплатная.
Надеть больничный халат он отказался. Думаю, другие пациенты этого крыла чувствовали себя неловко в присутствии моего отца. Он не желал никакого лечения и не признавал никаких эвфемизмов и недоговариваний при обсуждении своей болезни. Вряд ли кому-то из больных мог понравиться столь резкий и непредсказуемый человек.
Мама приехала через шесть часов. Она поцеловала отца в лоб и в щеку, а потом спросила:
— Ну что, нашел ее?
Он покачал головой. Мама кивнула, и по ее лицу было видно, что она и довольна, и расстроена этим обстоятельством.
Пришел врач — загорелый человек не старше 35 лет, с длинными волосами. Он принес результаты томографии и рентгена. Положив снимок на специальную лампу, доктор показал нам опухоль: большую кляксу, похожую по форме на яичницу из одного яйца.
— Она затронула глазной нерв, — объяснил он. — Это плохой признак, такое бывает ближе к концу. Пациент не чувствует боли, потому что блокированы передачи нервных импульсов.
— То есть боль на самом деле есть, но я ее не чувствую? — спросил отец.
— Да, можно так сказать. Мозг сам по себе не чувствует боли, но могут возникнуть побочные эффекты, когда системы начнут давать сбои.
В слове «системы» была оловянная безжизненность.
— Сколько осталось? — спросила мама.
— Несколько дней, — ответил врач. — В лучшем случае — несколько дней. — И он вышел в залитый светом коридор.
Мы по очереди дежурили у постели отца. Он был доволен отсутствием боли, потому что не хотел бы провести свои последние дни в эйфории от морфина, кодеина и тому подобных больничных радостей.
Незадолго до начала моей смены я решил немного прогуляться. Прошелся по больнице. Постоял перед дверью в родильное отделение, где слышался плач новорожденных. Прошел мимо травматологии: оттуда был слышен скрип колясок. Наконец вышел наружу — в сияющий калифорнийский день. Я потерял счет времени и был очень удивлен, обнаружив, что снова настало утро.
На крышу соседнего здания приземлился медицинский вертолет. Ему навстречу выкатили каталку, в которой сидела укутанная в белое одеяло женщина. Кресло с пациенткой подняли в вертолет, и он взлетел. Шум лопастей напоминал грохот воды в местах слияния горных рек. У меня перед глазами закручивались бирюзовые и серебряные спирали.
Я стрельнул сигарету у парня на костылях и только после этого осознал, что не курил с самой Айовы. Присев на скамейку, я затянулся и стал наблюдать за проходящими мимо пациентами, пытаясь представить себе, чем они больны и как живут. Оторванные от привычной жизни, придавленные болезнями люди вызывали жалость, однако я вспомнил слова Терезы о том, что причина болезней — ложь, невысказанные и подавленные желания, которые гноятся, увеличиваются и прорываются на поверхность. Рак, с ее точки зрения, был именно таким прорывом — признанием вины. Однако в чем оказался виновен мой отец? Я не хотел, чтобы он покинул нас, не раскрыв этого секрета, не сделав признания, которое объяснило бы его подлинную природу. Мне казалось, отец сейчас понимает сам себя. Как многие люди, я верил в то, что умирающие наделены той способностью к самопознанию, которой лишены здоровые.
Я сидел на скамейке за оградой больницы и смотрел, как подъезжают машины: увозят выздоровевших и привозят новых больных.
шевроле нова кремового цвета 9tks273 / форд таурус сапфирового цвета 3vsr209 / тойота камри красного цвета 7dde846
Подошел парень на костылях и сел рядом со мной. У него был тот желтоватый цвет кожи и невозмутимый вид, какие бывают у людей, всю жизнь проскитавшихся по больницам.
— Видел женщину, которая улетела на вертушке? — спросил он. — По-моему, не очень-то она и больна. Вполне в сознании. Наверное, решили ей устроить экскурсию к Золотым Воротам. Смотрел эпизод в «M. A. S. H.»,[75] где вертушки приземляются?
Я кивнул: действительно, несколько эпизодов хранилось в моей памяти. Парень предложил мне еще одну сигарету — видимо, принял мой кивок за согласие с тем, что увезенная вертолетом дама — симулянтка, и продолжил болтовню:
— А я в больницах больше всего люблю лифты, потому что их делают широкими из-за каталок. Могу кататься в них целый день.
Я поблагодарил его за сигареты и вернулся в больницу.
На диванчике возле отцовской палаты сидел Уит. Он, по-видимому, отыскал где-то автоматы с едой или кафе: рядом с ним были разложены сникерсы, а в руке он держал кофе в большом пластиковом стакане. Уит не спал несколько ночей, и теперь его руки чуть дрожали.
— Нигде не мог достать «Бэби Рут», — пожаловался он, критически оглядывая сникерсы.
Вышла мама и сказала: врачи сомневаются, что отец сможет пережить эту ночь. Опухоль разрасталась, затрагивая не только разные участки коры головного мозга, но и артерии, к тому же некоторые из них были на грани разрыва. Потом она сказала, что отец решил завещать свое тело науке.
Я вошел в палату: наступила моя очередь сидеть с отцом. Комнату теперь освещали лампы дневного света. Отец лежал, обложенный подушками, одна из них была подоткнута ему под колени. Лицо его казалось совсем новым, непривычным. По-видимому, разговоры с мамой позволили ему забыть о неудаче с частицей, и теперь он выглядел совершенно равнодушным. У него был вид человека, которому нечего терять, кроме своего тела.
— Ну что, осенью в университет? — спросил он устало. — Может быть, тебя возьмут в Массачусетский технологический институт…
Я кивнул, хотя на самом деле не знал, поступлю ли я в университет. Письма с приглашениями если и пришли, то ждали меня в Висконсине.
— Надо в чем-то разбираться… — Отец осмотрел кисти своих рук, а потом тихо сложил их на груди. — Куда ты ушел?
— Я здесь, — ответил я, придвигаясь поближе, чтобы он видел меня здоровым глазом.
Отец чуть заметно покачал головой:
— Я не о том. Куда ты ушел тогда… Ну, когда умер Поуп? Что ты там видел?
Никогда раньше отец не спрашивал меня, что я чувствовал во время клинической смерти. Я не знал, как ответить. Хотелось обнадежить его, рассказав о том, чего на самом деле не было: невесомость, все сияет чистым белым светом и так далее.
— Я сразу впал в кому, — сказал я. — Поэтому помню только то, что было до и после. А во время клинической смерти я запомнил только шум. Как шум помех в радиоприемнике. И еще как будто поднимаюсь из воды. Но я и в этом не уверен.
