Когда галатянин вышел, Филипп с любопытством развернул свиток. Затем углубился в чтение. Письмо содержало обычные жалобы восточного царька на самоуправство римских магистратов.
Взывая к Немеркнущей Справедливости Великой Республики Квиритов, брат Дейотара проклинал на чем свет стоит какого-то Эмилия Мунда. Получалось так, что все беды, обрушившиеся на Азию, — дело рук этого блудника и корыстолюбца. Эмилий Мунд позорит имя римлянина… Филипп пропустил длинный перечень нечестивых злодеяний Мунда и с интересом вчитался в конец письма; из туманных и цветистых фраз жалобщика лазутчик понял: сейчас в римских азийских провинциях все заперто по эргастулам. Лишь кучка родовитых землевладельцев и богачей купцов спаслась от государственного рабства и продолжает заниматься искусством, торговлей и ремеслами, платя римлянам непомерные подати и взятки. Хозяйство провинций разорено. Скоро остатки свободнорожденных будут обращены в рабство. И сделал все это Эмилий Мунд и его, жалобщика, брат, тетрарх Галатии Дейотар…
Филипп свернул свиток: «Жалуется бывший глупый царек! Даже глупцу стало ясно, что римляне враги его народа. Но он ищет защиты… у кого? У Цицерона! И защиты платной: “Если вернут мне владения, я щедро отблагодарю его…” Нет, для Цицерона вряд ли все это окажется новостью, но мне и Митридату свиток пригодится: перед войной мы распространим его по всем царствам Востока».
* * *Утром Филипп встретил жалобщика искренним вздохом:
— Мне жаль тебя. Я читал твое прошение. Боги жестоки к тебе. Но, чтобы помочь твоему несчастью, я должен знать все: сколько римских войск в Галатии? Где и какие легионы раскинули свой стан? Где их склады и куда ведут дороги, проводимые Римом? — «Если он ответит на все мои вопросы, он глуп, но не окончательно, — с брезгливой жалостью подумал Филипп. — Я щедро награжу его». — Ты задумался? Возьми на добрую память, — Филипп протянул три алмаза.
Бывший галатейский царек грустно покачал головой.
— Дай мне деньгами. Еще подумают, что я похитил… Я все расскажу тебе.
II
Рабы сидели с путами на ногах. Торг еще не начинался. Одни подкреплялись ячменными лепешками, другие сидели недвижно, застыв от горя. Молодой германец, светловолосый и статный, стоял у столба. Его ноги до самых колен были выбелены в знак того, что он впервые выведен на продажу. Пленник безнадежно глядел вдаль.
Муж и жена, оба немолодые и изнуренные, сидели молча. Женщина одной рукой гладила вздрагивающие пальцы мужа, другой убаюкивала толстенького малыша.
Недалеко от них старуха в отчаянии обнимала красивую рослую девушку. Коричневое морщинистое лицо старухи было безжизненно, как маска скорби. Девушка оставалась безучастной. Она устала страдать и, казалось, уже не ощущала никакой боли.
Пришел оценщик. За ним один за другим потянулись покупатели: кудрявые и нарядные восточные купцы, виллики — надсмотрщики эргастулов с грубыми топорными лицами и жадными рыщущими взглядами и, наконец, крестьяне из горных районов, загорелые, мускулистые и молчаливые.
Торг начался. Филипп стоял в толпе — ему нужны были рабы, знающие местную речь и обычаи. Первым вывели молодого германца. Нагой, белокожий (рабов продавали нагими, чтоб продающий не мог скрыть их увечья), он стоял на помосте, зябко и стыдливо поеживаясь. Маленький черноволосый финикиец похлопывал его по плечу, велел прыгать, скалить зубы и, наконец, купил за двадцать денариев[30] (столько же платили за вьючного осла).
Толстенького малыша никто не покупал. Отца продали в горную деревушку. Мать купил надсмотрщик эргастула. Женщина, дико закричав, кинулась к мужу. Несчастный взял на руки ребенка. Он пытался уговорить крестьянина купить малыша. Здоровый, крепкий мальчуган уже через семь-восемь лет станет работником. Ребенку не надо отдельной еды. Отец прокормит его из своей чашки. Женщина упала на колени. Пусть новый хозяин ее мужа купит ребенка! Она не может взять его в эргастул. Там детей замаривают. Она ловила край плаща и целовала ноги крестьянина.
— Купи, — вмешался Филипп.
— Покупай сам, — огрызнулся италик, — за эти деньги я лучше куплю хорошего подсвинка.
— Покупай, — Филипп швырнул ему золотую монету.
Крестьянин сразу сжалился:
— Беру. Ему будет у нас хорошо, добрая женщина.
Оценщик вывел на помост рослую девушку и сорвал с нее пеплум. Она задрожала от стыда и бессильного гнева. Старуха ползала в ногах оценщика и умоляла не разлучать ее с дочерью. Оценщик отогнал ее. Она не ушла, но притаилась в углу помоста.
— Рабыня девятнадцати лет, еще девственница. Сорок денариев.
— Два хороших раба, — шепнул виллик соседу, — товар не для нас.
Холеный, важный вифинец, миловидный, длинноволосый грек и верткий старичок с узкой мордочкой, владелец вертепа в порту, наперебой торговали красивую рабыню. Вифинец давал пятьдесят денариев. Грек из Массилии предлагал пятьдесят пять.
Притонщик протолкался вперед и выкрикнул:
— Я даю шестьдесят!
Вифинец вздохнул и обратил свой взгляд на худенькую девочку с выбеленными ногами.
— А эта?
— Эта тридцать пять. Бери, добрый человек, она искусна в пляске.
Вифинец увел плясунью. Массилиот и старичок все еще торговались. Массилиот кинул семьдесят пять денариев — цена упряжки добрых волов. Старичок с издевкой выдохнул:
— Восемьдесят!
Товар остался за ним.
— Одевайся, — крикнул притонщик, — пошли!
Старуха скатилась с помоста и побежала за массилиотом.
— Купи мою дочь! — цепкие, привыкшие к труду руки хватали его за одежды. — Купи нас!
— Ступай в Тартар, старая ведьма, — огрызнулся грек.
У девушки на помосте по щекам катились крупные слезы. Она натягивала одежду.
— Купи мою мать! — еще полуобнаженная, она сбежала с помоста и склонилась перед притонщиком. — Я буду покорной.
— И так привыкнешь! — Старик дернул ее за руку. — Идем!
Девушка рванулась. Ее упрямый вздернутый подбородок и ярко-синие глаза под черными ресницами показались Филиппу знакомыми. Но он никак не мог вспомнить, на кого она похожа.
— Пусть убивают, не пойду! — Девушка обхватила руками мать и вместе с нею упала на землю.
— Я уплатил деньги, заставь ее! — взвизгнул старичок, обращаясь к оценщику.
— Ты купил ее — она твоя. — Оценщик равнодушно отвернулся.
— Я не пойду без матери, — вскочила девушка.
— Даю сто денариев за обоих. — Филипп бросил на помост кошелек и подошел к молодой рабыне. — Я хочу знать твое имя.
— Ее зовут Арна, — торопливо отозвалась старуха. — Мы самниты с берегов этой реки.
— Она единственная твоя дочь?
— Нет. У меня был сын. Он продан в Египет.
— И ты ничего не знаешь о нем?
— Нет…
Филипп еще раз посмотрел на девушку. Да, он не ошибся: глаза такой синевы он мог видеть только у Ютурна.
— Пошли, — приказал он рабыням.
Дома он позвал к себе Арну. Она вошла закутанная о ног до головы в покрывало и, трепещущая, остановилась у порога.
— Подойди ближе.
Она сделала несколько робких шагов к его ложу. Губы ее дрожали. Филипп понял, чего она боится, и невольно нахмурился.
— Ты помнишь своего брата?
— Да, господин, хорошо помню. Он был добрым и сильным.
— Его звали Ютурном?
Девушка широко раскрыла глаза.
— Ты знаешь его имя? Боги!..
— Он был моим другом. Мы вместе сражались в войсках Аристоника Третьего, вождя обездоленных. Твой брат был отважен…
— Был? Ты говоришь — был? Он убит? Пал в бою?
— Растерзан живьем на моих глазах.
Арна пошатнулась, вытягивая вперед руки.
— Господин, скажи, что это неправда!
— Ютурн искал головы Эмилиана, убийцы вашего отца, — Филипп встал с ложа и подошел к девушке. — Когда падет последний в роду юноша, — медленно проговорил он, — долг мести ложится на плечи старшей в семье девушки. Я знаю ваши обычаи.
— Так было давно, — ответила невольница. — Самниты тогда не знали рабства. Дед помнил наши победы над Римом. Потом победили они, и мы сделались рабами. Как я отомщу за отца и брата?
— Ты хочешь стать вольноотпущенницей?
— Да.
— Ты получишь свободу, когда мы поднимем оружие против Рима.
— Кто ты? Откуда ты знаешь все наши законы? — Рабыня протянула к нему руки. — Я буду послушной тебе.
— И сделаешь все, чтобы твой брат и мой друг был нами доволен?
— Научи.
— Я отдам тебя в римский дом к знатному консуляру или полководцу. Ты будешь… — Он на минуту замолчал. — Ты красива. Красивых рабынь охотно заставляют прислуживать на пирах. За чашей воины делятся заветными замыслами. Твои уши будут служить мне, ты поняла меня, сестра Ютурна?
