Арестанты семеня подносили на носилках еще и еще. Если мертвец - вываливали, если раненый - волокли дальше, к доктору Шрамму.
Над погибшими расхаживал один Варнава, его будкачасовенка была неподалеку. Поп наклонился над только что принесенным, поднял полу шинели.
- Не остави, Господи, душу православного честно?го воина Даниила, в брани убиенного…
А рядом уже клали следующего, без обеих ног. Это раскосое лицо я знал - матрос с «Беллоны», из калмыков.
Отец Варнава замахал кадилом и над ним:
- Не остави, Господи, иноверного честного воина Абдулку, в брани убиенного…
Завсистел воздух. Я дернулся, хотел крикнуть «Ложись!» - да не поспел. Ядро ударило прямо в резной крест часовенки, и вся она сложилась на доски, разлетелась щепками. Кусок дерева ударил батюшку по голове - отец Варнава без вскрика упал ничком.
Я кинулся к нему, перевернул на спину. Глаза у священника закатились, зубы оскалены, но изо рта с хрипом вырывалось дыхание, и крови не было. Жив!
- Сюда, сюда! - позвал я плетущихся со стороны тыла санитаров. - Батюшку контузило! Несите к доктору!
Как они ко мне кинулись! Понятное дело: лучше нести раненого отсюда, чем тащиться на бастион, где снаряды сыплются что твой горох.
Вот опять попало по живому - на правом фланге, где третья батарея. Там закричали в несколько голосов.
- Вестовой! На шестую мортиру смену из резерва! Живо! - послышалось оттуда.
Шестая? Это же Соловейкина!
Позабыв обо всем, я ринулся обратно, в густой дым. Двум арестантам, только что притащившим покойника и собиравшимся перекурить, заорал:
- За мной! За мной!
Они, матерясь, пошли.
Возле самого вала я споткнулся о неподвижное тело. У воронки лежали еще и тоже не шевелились. Лишь у самой мортиры я увидел живых: одного подносчика, он
был целый, только из уха стекала красная струйка - и Соловейку. Рыжий сидел на земле, стягивал ремнем ногу выше колена. А ниже ничего не было, только красный обрубок.
Увидев меня, мой бывший враг осклабился. Губы у него были того же цвета, что зубы, - белые.
- Вишь, какая штука? Одна нога здесь, другая там…
Арестанты, которым не терпелось поскорей убраться из этой преисподни, не дали ему договорить - силком подхватили, кинули на носилки, унесли.
- Чего стоишь, малый? - сказал мне странно высоким голосом подносчик, немолодой мужик с вислыми губами. - А? Бабу, говорю, кати! И так залп пропустили.
Я побежал к пирамиде с бомбами. Схватил одну - ох, тяжелая. Кое-как дотащил до орудия, а поднести к дулу сил не хватает.
- Дядя, помогай!
Но «сухарь» тыкал банником в жерло и не поворачивался. Да он оглох, догадался я. Пнул его ногой.
- Притащил? Нутко!
Вдвоем мы запихнули снаряд в ствол.
Здесь как раз батарейный скомандовал:
- Батарея, огонь!
Из нашей короткорылой изверглось пламя. Я-то, как положено, успел заткнуть уши, а моему напарнику было все равно.
- Давай, давай! Не поспеем. Вишь, нас двое только! - громче нужного проорал он, прочищая дуло.
Я уж и так бежал.
Сам не знаю, как нам удавалось не отставать от остальной батареи, но только наша мортира стреляла вовремя, по команде. Просто у других подносчиков и заряжающих оставалось время передохнуть, а у нас не было. Ничего, скоро должна была подойти смена из резерва.
Мне всё думалось: да что же это? Все бастионные мортиры - а это четырнадцать стволов - уже битый час лупят по квадрату, точно рассчитанному геройским Аслан-Гиреем - и никакого проку? Не такой человек был штабс-капитан, вечная ему память, чтоб обмишуриться. Однако французу хоть бы что. Лупит по нам и лупит, а взрываться даже не думает.
И вдруг до меня дошло, в чем заковыка!
Когда я скучал на Лысой Горе и пялился на французов, то видел некое загадочное учение. Ихний унтер, начальник над пороховым погребом, затеял странную забаву. Крикнет - из окопчика выскакивают два солдата, открывают бронированную крышку, вытягивают подъемник с зарядами. Унтер следит по часам. Сызнова крикнет - они крышку захлопнут, и стремглав в укрытие. Я еще от нечего делать попросил у Аслан-Гирея часы и замерил: ровно полторы минуты у французов вся эта петрушка занимала, а если дольше, то начальник на них ругался.
Теперь же меня осенило.
При батарейном залповом огне между выстрелами по нашему артиллерийскому уставу проходит аккурат полторы минуты. И французы про это знают. Унтер свою команду натаскивал, чтоб они успевали открыть погреб, вынуть нужное количество зарядов, опустить крышку и укрыться в окопе. Вот почему вся наша стрельба впустую! Если бомбы и попадают в нужное место, то отскакивают от запертой броневой дверцы! Даже если взорвутся свежевынутые пакеты - урон невеликий.
Не так надобно стрелять, не так!
- Куда? - сипло крикнул мне в спину «сухарь». - Один я не управлюсь!
Но я спешил к лейтенанту.
- Ваше благородие! Ваше благородие!
Поскольку офицер был чужой, про мою вчерашнюю вылазку не знал и вообще видел меня впервые, он сначала не хотел и слушать.
- На место, матрос! Вернись на место!
Глаза очумелые, хрипит, от копоти всё лицо черное, только морщины белые. Но в конце концов внял. Гляжу - прищурился. Стал задавать вопросы.
- Молодец, говорит, матрос. Беги на вторую к лейтенанту Кисельникову, скажи, что я начинаю бить не залпами, а вразнобой. - И во всю глотку. - Расчеты! Прицел тот же! Огонь по готовности! Беглым, пли!
Я сбегал к Кисельникову. Он-то меня хорошо знал и вообще толковый, долго объяснять не пришлось. Правда, из-за того что орудия правофланговой батареи теперь бухали без перерыва, я чуть горло не надсадил, перекрикивая канонаду.
Потом я побежал на дальнюю левую сторону бастиона, где первая батарея. Там у лейтенанта Белова было еще четыре мортиры. Вторая уже начала лупить россыпью.
Не успел я еще разыскать Белова, тоже нашего, фрегатского, как земля покачнулась, воздух толкнул меня, словно за что-то осерчав. Еще это было похоже на небывалой силы шквал, который налетел и сдул с «Беллоны» дымовую завесу.
Произошло это совершенно бесшумно.
Будто по волшебству открылся вид на поле и на Лысую Гору.
Только горы никакой не было. Вместо нее, совершенно беззвучно, быстро рос кверху невиданный черно-коричневый куст. Он поднялся высоко-высоко, саженей на сто иль еще выше, а потом начал пушиться, расширяться, из него посыпалась всякая труха.
Я сглотнул, и слух ко мне вернулся.
- Ура-а-а-а!!! Ура-а-а!!! - кричали вокруг, в воздух летели бескозырки и фуражки.
А капитан Иноземцов, которого было отлично видно на слегка покосившейся, но целой «мачте», прогудел в рупор:
- Молодцом, «Беллона»! Виват!
Большие обломки до нашего бастиона не долетели - все-таки неближняя дистанция, полверсты. Но еще долго, несколько минут, на нас сыпался мелкий мусор: древесная щепа, комочки земли и прочее.
Прямо под ноги мне упал блестящий квадратик. Я поднял.
Это был нарисованный глаз. Я узнал его - как было не узнать… А еще я увидел несколько черепков с узорами - мелкие осколки старинных ваз, которые Аслан-Гирей назвал «амфорами».
Секунду или две я молчал, а потом снова, вместе со всеми, стал кричать «ура!».
Удивительная, в сущности, вещь. Погибла - взлетела на воздух и рассыпалась прахом - моя мечта, вся моя будущность. А я не жалел. И повторись всё снова, ничего бы не изменил.
Голос Джанко
Пушки грохотали и справа, за Рудольфовой горой, и слева, со стороны Куликова поля; где-то далеко за нашей спиной тяжко бухали крупнокалиберные крепостные орудия, ведя бой с вражеским флотом, а у нас и наших соседей было тихо.
Умолкло не только двухъярусное французское укрепление, которого больше не существовало. Словно испугавшись, заткнулись и две примыкавшие батареи. Над
Лысой горой, весь контур которой переменился - она стала ниже и шире - клубилось серое облако.
Досталось, конечно, и «Беллоне». Спустившийся с командного пункта Иноземцов быстро шел вдоль вала, сопровождаемый офицерами, и на ходу отдавал указания. На всякий случай я не стал попадаться капитану на глаза, пристроился в самом хвосте.
Платон Платонович говорил:
- Взамен разбитых орудий прикатить запасные. Бруствер выровнять, амбразуры восстановить по всему профилю. Расчеты, кто уцелел, - в тыл, на отдых. Пусть выдадут двойную чарку. Все герои, всех поблагодарю позже. Господам офицерам, конечно, придется остаться и расположить по местам резерв. Не теряя ни минуты, да-с.
- Куда спешить? - спросил штурман. - Бой окончен полной викторией.
- Как бы не так, Никодим Иванович. Вы думаете, отчего у него две соседние батареи умолкли? Переводят пушки на «Беллону». Самый тяжкий бой еще впереди, а сейчас только передышка-с. Полчасика, не более. Потом возьмут в кинжальный, с двух сторон. Так ведь и мы с вами на ихнем месте желали бы поквитаться за товарищей, не правда ль?
