– Ты не сможешь меня остановить. – Арина сделала еще один шаг, и тень, кажется, двинулась ей навстречу, невесомые пальцы коснулись висков, сжали, выдавливая из мира остатки света, погружая в темноту и чужие воспоминания…
* * *
Венчание состоялось в сентябре, а в октябре папенька утонул в пруду.
– Сердечный приступ, – сказал доктор, стараясь не глядеть Лизе в глаза. – Сердце прихватило, упал в воду, а выбраться не сумел. – Он вздохнул. – Какая трагическая случайность.
Трагическая случайность, сердечный приступ… Но Лиза знала горькую правду, о которой доктор милосердно умолчал. Папенька был пьян… В последнее время он пил все больше и больше. Переложил груз забот о любимой дочери на зятя, посчитал отеческий долг исполненным и… запил. Лизе думалось, что он просто устал жить без мамы, что жизнь в опустевшем после ее отъезда доме сделалась немилой, тяжелой и ненужной. Лиза с Петрушей навещали отца так часто, как только получалось, но, сказать по правде, совсем нечасто. У Петруши были дела, а сама она пыталась обустроиться в доме мужа.
С обустройством получалось плохо. Дом, старый, хмурый, совсем не похожий на родительский, Лизу не любил. Как не любила ее и прислуга, и старая карга Клавдия, которую Петруша почитал как родную мать. Клавдия когда-то была его кормилицей, но поверить в это сейчас было почти невозможно. Высокая, очень худая, почти безгрудая, с впалыми щеками, острым подбородком и крючковатым носом, она молчаливой тенью скользила по дому, следила за новой хозяйкой полными ненависти глазами. Если Лиза пыталась с ней заговорить, отвечала не сразу, цедила слова сквозь стиснутые зубы, кривила тонкие губы в улыбке, больше похожей на оскал. И только рядом с Петрушей эта гадкая женщина расцветала, светлела лицом и улыбалась по-человечески, а не по-волчьи. Если Клавдия кого-то и любила, то только его, а Лизу… Лизе оставалось терпеть и надеяться, что черствое сердце кормилицы когда-нибудь смягчится, а унылый, запущенный дом со временем уступит ее стараниям и станет похожим на человеческое жилище, а не на мрачный средневековый замок.
Наверное, поэтому она так обрадовалась, когда после похорон Петруша предложил переехать в Лизин отчий дом.
– За поместьем нужен присмотр. – Он поцеловал Лизу в щеку. – Твой отец в последнее время не особенно утруждал себя ведением дел, а дела, любовь моя, не терпят небрежного к себе отношения. Мне придется очень постараться, чтобы исправить то, что еще можно исправить, и рассчитаться с кредиторами. У твоего папеньки были долги. Ты не знала?
Лиза не знала. Финансы и мужские дела никогда ее особо не заботили. С ними папенька справлялся сам, до тех пор, пока не утонул в пруду… А теперь все заботы, все папенькины долги легли на Петрушины плечи. Справится ли он? Лиза украдкой взглянула на мужа, на линию волевого подбородка, высокий лоб с уже наметившейся вертикальной морщинкой, брови, которые он часто хмурил и от этого казался старше своих лет. Справится! Петруша сильный и умный. Ей так повезло, что он ее муж! И с переездом он правильно решил. Пускай в отчем доме все будет напоминать ей о папеньке, она тоже справится. Только бы Клавдия осталась, не поехала с ними.
Этой мечте исполниться не довелось, Клавдия переехала вместе с ними. По ее лицу было не понять, рада ли она или противится Петрушиному решению. Вот Лиза попыталась воспротивиться. Хотя вряд ли ее мягкую просьбу можно было назвать сопротивлением. Петруша слушал молча, не перебивал, а когда Лиза закончила, сказал:
– Клавдия поедет с нами. Это не обсуждается.
Наверное, что-то отразилось в Лизиных глазах, что-то, чего Петруша не видел раньше, потому что голос его смягчился:
– Любовь моя, со смертью твоего отца для нас обоих наступили тяжелые времена. И нам важна поддержка.
– Мне достаточно твоей поддержки, – попыталась она возразить, но Петруша покачал головой:
– Состояние наших дел таково, что мне придется часто отлучаться. Я не могу позволить, чтобы ты оставалась одна. Клавдия присмотрит за тобой, как некогда присматривала за мной.
И Клавдия присматривала. Или, точнее сказать, следила. Но в родительском доме Лиза чувствовала себя увереннее, и прислуга слушалась ее, а не Клавдию. Впрочем, в хозяйственные дела Клавдия не вмешивалась, а прислуги так и вовсе сторонилась. Если она не следила за Лизой, то часами просиживала в своей комнате за плотно закрытыми дверями, ранним утром и после заката гуляла по парку, но не по центральным аллеям, а по дальним, едва различимым тропам. Может, и по ночам гуляла. С нее станется.
Наступившую зиму Лиза провела словно в полудреме, и не мертвая, и не живая, вечно зябнущая даже под пуховой шалью. Просыпалась она, лишь когда из долгих поездок возвращался Петруша. С его возвращением просыпалась не только Лиза, дом тоже оживал, наполнялся громкими голосами, сладким ароматом пекущихся пирогов и трубочного табака. И Клавдия выбиралась из своей комнаты, чтобы приготовить любимому Петрушеньке чаю, проследить за тем, чтобы одежда его была в идеальном порядке, обувь просушена, а лохматая лисья шапка, в которой Петруша любил охотиться, со всей тщательностью расчесана. Словно Лиза сама не могла приготовить чаю, просушить обувь и расчесать лисью шапку. Зато Лиза могла дать мужу куда больше, когда оставалась с ним наедине за закрытыми дверями супружеской спальни, ходу куда не было даже Клавдии. Петруша любил ее, а когда появится ребеночек, станет любить еще сильнее!
Вот только ребеночка все не было. Ни на втором году их супружеской жизни, ни на третьем, ни на четвертом.
Изменился дом. Отремонтированный, белоснежный, он радушно распахивал свои двери многочисленным гостям. Изменился парк, зазеленел молодыми дубками, запестрел цветочными клумбами, ловил радуги тонкими водяными струями, бьющими из мраморных чаш фонтанов. Изменился Петруша, повзрослел, раздался в плечах, обзавелся влиятельными друзьями. А еще он обзавелся отдельной спальней. Нет, не оттого, что разлюбил Лизу – конечно не оттого! – а чтобы не тревожить ее хрупкий сон. Он много работал, занимался делами не только семейными, но и государственными, спать укладывался далеко за полночь, а иногда и вовсе под утро. Зачем же беспокоить любимую супругу?!
Лиза тоже изменилась. От частых Петрушиных отлучек затосковала, заболела душой. Жалостливо-любопытных взглядов прислуги сторонилась, на льстивые комплименты Петрушиных гостей отвечала ослепительной улыбкой, смеялась над несмешными шутками, научилась поддерживать разговоры не только об искусстве, но и о политике, прослыла не только утонченной, но и умной, что в мире, где правили мужчины, следовало считать высочайшей похвалой. Но все это было пустым и ненужным. Грош цена женщине, которая при своей красоте, уме и утонченности не может подарить мужу наследника. Это читалось в презрительном взгляде Клавдии. Это нет-нет да и проглядывалось на дне Петрушиных глаз. Он смотрел на Лизу как на прекрасную картину или античную статую, любовался выверенностью линий и яркостью мазков, но в улыбке его не было прежнего тепла. И раздельные спальни… Что бы ни говорил Петруша, Лиза знала горькую правду. Не зря ведь она слыла умной женщиной…
