— Что, прямо туда?
— Прямо туда — подтвердил Эсхил.
Арон встал в центр платформы, и она плавно взмыла ввысь. Потом был просторный, набитый всякими подозрительными вещами, грузовой трюм, длинный освещенный коридор, какие-то запертые помещения и, наконец, просторный круглый белоснежный зал.
— Однажды ты уже был здесь. Младенцем.
— Когда я умирал?
— Да. Отец принес тебя чуть живым.
— И что ты сделал?
— Ничего…
— Постой. Как ничего? Ты же говорил другое!?
— Я не смог тебя спасти. Ты умер.
Арон остановился как вкопанный. Вспомнив, что говорит с машиной, он иначе выстроил вопрос:
— Прости, Эсхил, я не понял тебя. Так… что ты говоришь, произошло?!
— Когда отец принес дитя, я поместил его сюда… — Вторя словам Эсхила из пола белоснежного зала, плавно вырос некий аппарат, отдаленно напоминающий спасательную капсулу. Но белоснежную, и размерами заметно более внушительную.
— Что это?
— Реактор. Все что он не может исцелить — воссоздает заново. Но… тебе он не помог.
— Почему?
— Ответа нет. Я не могу объяснить. Сбоя в системе не было. Реактор оставил все как есть. Хотя дыхания и не было, но тело младенца не меняло своей температуры, а мозговые волны проявляли хоть и чрезвычайно слабую, но активность. Ты был фактически мертв, а он продолжал поддерживать жизнь. Просто подавал кислород, питательные вещества и поддерживал комфортную температуру.
— Что было дальше?
— Я тоже оставил все как есть. У реактора свой протокол. Это единственная система на борту, которая может мне не подчиняться, если наши данные противоречат друг другу. А вот состояние твоего отца было критическим. Он испытывал сильнейший стресс и мог помутиться умом. Я этого никогда не видел ранее, и, впервые за свое существование, осознал, что могу остаться один…. Это страшно, Арон.
Факт твоей смерти уже нельзя было изменить. И я решил выждать время, чтобы дать моему капитану придти в себя. Не знаю как, но, я нарушил один из главных протоколов системы и не стал информировать его. Плохая весть могла бы ему сильно навредить. Я не знал, что делать дальше…
Однако, к огромной радости, спустя один час и десять минут, случился парадокс. Реактор зафиксировал значительный выброс теплоты внутри рабочей камеры. Затем, у мертвого тела появилось дыхание и пульс. Ребенок определенно был жив и практически здоров. Не считая высокой для его вида температуры тела и всплеска активности мозговых волн. Но, потом, и эти показатели пришли в норму. Что тогда случилось, я так и не смог понять.
Арон решительно скинул с плеча оружие и снял куртку. Освободившись от ботинок и остальной одежды, он ступил на прохладный белоснежный пол.
— Значит, узнаешь в этот раз — решил он.
Белоснежная капсула плавно приняла горизонтальное положение и опустилась на пол. С тихим, еле слышным шипением поднялась громоздкая крышка, приглашая Арона внутрь.
— Эсхил?
— Да?
— Если кто-то из крылатых нарушит защитный периметр, пока я тут… не сбивай. Просто не впускай. Это возможно?
— Да, мой господин. Я установлю барьер вокруг скал. И постараюсь никому не навредить.
— Хорошо. И пригляди за Сольвейг, если Уны не будет рядом?
— Не беспокойся. Я установил стабильную связь с ее защитной оболочкой. Она в надежных руках.
— Да, и Уну не выпускай из виду. Она не должна пострадать, ни при каких обстоятельствах!
— Конечно, я все понимаю.
Арон кивнул. Присев на край капсулы, он закинул ноги и вытянулся во весть рост. Заняв свое место в реакторе, он бегло огляделся и попытался успокоиться. Когда это, наконец, случилось, он произнес:
— Приступай!
Крышка медицинского реактора, сияя мягким светом, опустилась на него, окончательно отделяя от окружающей действительности. Внутри капсулы воцарилась абсолютная тишина, свет мягко померк. Тревожные мысли как-то сами покинули его, на душе воцарился покой и умиротворение. Арон подумал, что, должно быть, именно так приходит смерть, и, наконец, сомкнул свои веки. Последние проблески сознания, промелькнув в голове размытой чередой красочных всполохов, покинули его. Сердце Арона остановилось. Воцарилась тьма….
Глава 24
Где-то на другом конце большого леса, среди белых скал, где дома и дворцы были вырублены из сияющего на солнце мрамора. Где крылатые люди взращивали свои висячие сады. В своих палатах, окруженная близкими людьми, под чутким присмотром королевы матери, Сольвейг открыла глаза.
Боль утраты пронзила ее тело словно стрела. Она не поняла, что случилось, где она, и кто эти фигуры вокруг. Но было совершенно ясно — случилось непоправимое. Слезы застилали ее взор. Они катились не переставая. Ком в горле мешал ей дышать.
Сольвейг резко села, и попыталась встать на ноги. Но кто-то до боли знакомый, и так приятно пахнущий, мягко подхватил ее под руки.
Сразу встать не получилось. Что-то тянуло ее назад. Она промокнула глаза ладонями и обернулась…. Ах да, это же ее крылья. Правда, цвет у них совсем иной. Не такой, как прежде. И доспехи что надеты на ней, тоже какие-то странные. Что же происходит с ней!?
Стоило задать себе этот вопрос, как образы последних запомненных ей событий, обрушились лавиной на полу очнувшееся сознание.
— Где он!? — хриплым, словно чужим голосом спросила она.
— Кто, кузнец? — тихо спросила мама. Это она держала ее под руки, помогая стоять на ногах.
— Арон его имя…. Что с ним?! — Встревожилась Сольвейг. Ее сердце чувствовало что-то неладное.
— Он не захотел лететь с нами, — мягко ответила королева.
— Вы… что-то сделали с ним? Где отец!? — захрипела Сольвейг, чувствуя, как внутри закипает ярость.
— Я звал его с собой, — послышался спокойный ровный голос короля Ангуса — Уна тому свидетель. Но кузнец… Арон отказался. Сказал, что сам найдет тебя, когда придет время.
— Он сказал что-то еще?!
— Да. Сказал, что сровняет белые горы с землей, если с тобой что-то случится.
Сольвейг в своем замутненном сознании с трудом осознала услышанное. Выложив слова словно кирпичики в голове, она поняла их смысл. Сразу стало легче.
— Да… так бы он и сказал. — Сольвейг заметно пошатнулась и присела на край постели. Силы никак не желали возвращаться к ней. По крайней мере, не так быстро.
Крылатая дева какое-то время рассматривала свои руки и тело, закованные в легкую, черную, поблескивающую на свету, броню.
— Мы не смогли снять это — послышался еще один до боли знакомый голос. Услышав его, Сольвейг ощутила гнетущее чувство вины, и, собравшись с духом, обернулась.
Конечно же, это был Хаук. Ее старый, мудрый учитель. Человек, который был, наверное, роднее, чем кто-либо в этих палатах. Пожалуй, по духу, он был для нее ближе, чем родная мать.
— Хаук… — она забыла, о чем хотела сказать, стоило только увидеть сложенные крылья за спиной старца. Все что она смогла сделать, это указать на них пальцем.
— Ах, это… благодаря тебе, — старец расправил могучее оперение, перед Сольвейг.
— Как… такое возможно? — выдавила она из себя, превозмогая хрипоту.
— Ты исполнила свое предназначение. Свершилось! — радостно объявила королева мать, всплеснув руками.
— Но, я ничего такого не помню… — возмутилась крылатая дева.
— Ты потеряла много сил, и проспала несколько суток. Но, то, что случилось…. Это было что-то такое….
— Это было… немыслимо — вздохнул король — просто невообразимо. Даже в мечтах я не смог бы такого представить.
— Да, милая. Это было как в сказке…. Как только забрезжил рассвет, крылья твои озарились, и, сияние их затмило солнце. Длилось это не долго, но вместе с тем, казалось, что прошла вечность. Потом ты потеряла сознание. Лишь немного придя в себя, мы обнаружили, что отец твой цел и невредим, раны наши исчезли без следа, а Хаук обрел вновь свои крылья.
— Звучит как бред умалишенного — усомнилась Сольвейг.
— Я живое тому подтверждение — отозвался ее старый друг и наставник.
