— Да… но это неправильное сравнение.
— Чем неправильное?
— Это две совершенно разные вещи.
Кассандра подалась вперед.
— Это два инструмента, используемые каждый как средство для достижения некоторой цели.
— Теории, лежащие в их основе, разнесены на световые годы.
Они сдвинулись почти нос к носу — не очень удобное положение для меня, сидящей между ними.
— Бергман, — сказала Кассандра. — Я могла бы сделать бомбу, если бы хотела и если бы интересовалась естественными науками. А имея склонность к магии, — а она у меня есть, — я могу создать чары.
Он так резко отпрянул, что можно было подумать, будто она плюнула ему в лицо.
— Стоп, — оборвала я его. — Я знаю, что ты собираешься сказать что-то такое, о чем я потом пожалею. Так что даже и не думай.
— Но…
— Бергман, я люблю тебя, как брата, и уважаю твое право верить во все, во что ты хочешь верить. Но если ты не можешь открыть рот без того, чтобы кого-нибудь не оскорбить, в команде тебя не будет.
Он открыл рот — а потом закрыл.
— Отличное решение. — Я посмотрела на него пристально еще секунду, пытаясь понять, насколько глубоко этот вопрос о магии его волнует, но он опустил решетку. Так что я обратилась к Кассандре: — Так что это за заклинание?
— Я вообще-то не уверена, что оно подействует, — ответила она. — Оно меняет только внешний вид, голос остается тот же.
— Да, хреново.
Мы еще помолчали, и все мы смотрели на тот или иной монитор, надеясь, что кого-нибудь из нас осенит вдохновение. Вместо этого что-то ударило снаружи в стену фургона. С треском.
Бергман пригнулся, будто какой-то двухсотфунтовый качок запустил ему в голову «летающую тарелку».
— Что это было?
Кассандра отвела занавеску.
— Там темно, не видно.
— Закрой штору! — заорали мы все разом. Она отдернула руку, будто на ткани выросли зубы.
Снова что-то с треском влепилось в стену — еще раз, и третий, и четвертый. Бергман уже был практически под столом и махал рукой Кассандре, чтобы лезла туда же.
— Ложись! — крикнул он Коулу. — Это тот сборщик пришел сюда за Жас!
— Посмотрю-ка я на мониторе в спальне, — ответил Коул.
Бергман и Кассандра пошли за ним в глубь фургона посмотреть, что показывают камеры видеонаблюдения. Мы с Вайлем предпочли более прямой подход.
Он уже вышел из дверей. Я за ним, вытаскивая из кобуры «Скорбь», включая ночное зрение, пощелкивая ремешком часов, чтобы замаскировать шум от моих движений. Вайль рукой показал, чтобы я обошла фургон сзади, потому что он решил подойти спереди. Снова очередью затрещали удары в стену, перемежаемые поспешным шепотом.
Инстинкты подсказывали мне, что это не сборщик, но все же из-за угла я выглянула осторожно — и немедленно увидела свою цель. Так же немедленно направила «Скорбь» в небо и поставила на предохранитель.
— Пацаны, — буркнула я про себя с неприязнью.
Они стояли футах в двадцати в круге света, где проходил конкурс поваров на барбекю. Одеты они были в джинсы, клетчатые рубашки и кроссовки. Короткие волосы аккуратно зачесаны на пробор. Совсем не того типа мальчики, от которых ожидаешь, что они будут кидаться яйцами из белой упаковки на восемнадцать штук, которую поставили между собой на зеленый стол для пикников. Но этих я узнала: видела, как они отбились от пикета, демонстрирующего против других. Только ведь отбились, чтобы покататься до тошноты на аттракционах, а не штукатурить наш фургон продуктами первой необходимости.
Засунув «Скорбь» в кобуру, я шагнула вперед, собираясь схватить их за шиворот и трясти, пока не запросят пощады. Но у Вайля были другие намерения.
Нижний конец его трости свистнул в воздухе и пронзил картон. Яйца брызнули во все стороны. Я чуть не рассмеялась, когда мальчишки дернулись, завопили и бросились в ночь — ну, попытались броситься.
— Стоять, — приказал Вайль. Они, естественно, подчинились. — Садитесь. — Мальчишки сели на скамейки. — Назовите каждый свое имя и возраст.
Сидящий слева, явно пытающийся бороться с угрями с помощью диеты из пончиков и чипсов, ответил:
— Джеймс Велестор, пятнадцать лет.
Тот, что справа, что-то забормотал.
— Не слышно! — прикрикнул Вайль.
— Аарон Спицтер. четырнадцать лет.
— Кто вас сюда привез?
Мальчишки переглянулись и заухмылялись. Я шагнула вперед:
— Вайль, ну честно, куда веселее будет, если ты мне позволишь их пару раз стукнуть лбами.
Это привело их в чувство. Джеймс посмотрел на меня, и оба подбородка у него затряслись, когда он спросил:
— Как вы можете якшаться со всякими другими, вроде этой…гадалки? Вы же знаете, что она — мерзость перед Господом!
Тут подал голос Аарон, но обращался больше к своему приятелю, а не ко мне.
— А этот урод? — ткнул он пальцем в сторону Вайля. — Ты посмотри, как он прямо сейчас пытается подчинить себе наши мысли!
— Мальчики, вы сейчас выступаете, как две сявки с промытыми мозгами, — сказала я таким тоном, каким приглашают малыша прочитать детский стишок. — Понимаю, мамочка и папочка вам объяснили, что человеческая раса куда как выше любого из других, а потому смело можно портить их имущество и вытирать об них ноги. Я думаю, они даже купили вам эту упаковку яиц и показали, куда идти. Так?
Я наклонилась к ним поближе, всмотрелась в лица. Сопляки не могли поверить, что я вот так сразу их поняла насквозь.
— Где они? — мрачно спросил Вайль. Не получив немедленного ответа, он взревел: — Где?!
Джеймс и Аарон тут же показали дрожащими руками себе за спину. В конце концов мы поняли, что их отцы в фургоне пикетчиков возле яхтенного причала. Вайль прицепил на место ножны, с которых еще капал густой белок, и мы повели мальчишек на настоящее место преступления.
Обычно сила Вайля ощущается как спокойный арктический океан — таинственно-синий, с бесконечными волнами на поверхности и ледяным глубоким течением. Но сейчас, пока мы шли за подростками, я решила: любой нормальный моряк с моей повышенной чувствительностью понял бы, что у барометра вывалилось дно, и сейчас будет черт знает какая буря.
— Э-гм, Вайль? Ты воспринимаешь сейчас, что я чувствую? — сказала я тихо.
Обычно мне хочется, чтобы он от моих эмоций был подальше. Ну, типа как на другой стороне земного шара. Но вот сейчас…
— Нет.
— Ну так обрати внимание.
Я позволила себе легкий вздох облегчения, когда в его глазах, взглянувших в мои, не вспыхнула красная искорка.
— А почему ты обо мне волнуешься?
— Потому что я знаю, что делаю сама, когда взбешусь до потери рассудка. Последствия никогда не бывают приятными. Вот я и думаю, что не стоит, быть может, тебе следовать первому побуждению, когда будем говорить с родителями этих мальчишек. Оторвать им руки и настучать этими руками по голове — не лучшее решение основной проблемы.
