было два сына...».
Может быть, мы так устроены, может быть, слово истины проникает в нас через сердце, а язык сердца — это песни и сказки.
В ту ночь мои спутники услышали песнь, которой доселе никто не слышал, — песнь о той самой далекой стране, о которой вещал Давид. Я уже давно сочинял песни, хотя редко пел их на людях. В тот вечер я спел, и им понравилось.
Когда мы наконец въехали в Маридун, был базарный день, мощеные улицы наполнились блеяньем, ржаньем, визгом и громкими криками торговцев. Мы устало протискивались в толчее, когда внезапно до меня донеслись возгласы: «Узрите, бритты! Узрите своего короля!»
Я вытянул шею, но в потоке толпы никого не увидел и продолжал путь.
Вновь тот же голос возгласил:
— Сыны Брана и Брута! Внемлите своему барду. Говорю, мимо вас едет ваш король, воздайте ж ему должные почести!
Я натянул поводья и обернулся. Толпа расступилась перед бородатым друидом. Он был высок и худощав, в синем одеянии, подпоясанном сыромятным ремнем, через плечо свисала простая кожаная сума. Он поднял посох, и я увидел, что посох этот — рябиновый.
Он приближался. Мои спутники тоже остановили коней, чтобы посмотреть.
— Кто ты, бард? — спросил я. — И почему кричишь мне вслед такие слова?
— Имя называют в ответ на имя.
— Среди здешних людей меня называют Мирддин, — сказал я.
— Славно сказано, друг, — произнес он. — Ты Мирддин, но станешь Вледигом.
При этих словах у меня по коже пробежали мурашки.
— Я назвал тебе свое имя, — сказал я, — и хочу услышать твое, если нет на то какого-нибудь запрета.
Бурое от загара лицо собралось мелкими морщинками.
— Запрета нет, но не в моем обычае называть имя там, где его и без того знают.
Он медленно подошел почти вплотную. Мои спутники принялись делать знаки от сглаза, но друид их словно не видел — его глаза были устремлены на меня.
— Скажи теперь, что ты меня не знаешь.
— Блез!
В следующий миг я уже спрыгнул с коня и крепко обнимал своего наставника за плечи, чувствуя под ладонями тугие жилы и кости. Это и впрямь был Блез, хотя мне пришлось коснуться его, чтобы удостовериться. Он сильно переменился: постарел, похудел, стал жилистым, словно сосновый ствол, глаза горели, как смоляные факелы.
— Блез, Блез. — Я тряс его и колотил по спине. — Уж прости, не узнал.
— Не узнал учителя? Фу, Мирддин, у тебя что, с головой не в порядке?
— Скажем так — я менее всего ожидал от тебя глумливых выкриков из толпы.
Блез покачал головой.
— Я над тобой не глумился, государь мой Мирддин.
— И я не государь, Блез, о чем ты прекрасно знаешь. — Его разговор начал меня смущать.
— Вот как? — Он запрокинул голову и расхохотался. — Ах, Мирддин, твоей наивности нет цены. Оглядись, сынок. Кого провожают глазами на улицах? О ком перешептываются украдкой? Рассказы о ком облетели всю страну?
Я недоуменно пожал плечами.
— Если ты обо мне, то, безусловно, ошибаешься. На меня никто не обращает внимания.
Эти слова прозвучали в почти полной тишине: рынок затих, толпа в молчании ловила каждое слово.
— Никто! — Блез воздел руку, указывая на запруженную народом улицу. — В час испытания эти люди пойдут за тобой до гроба и дальше — а ты назвал их «никто».
— А ты говоришь слишком много... и слишком громко. Едем с нами, несносный друид, я заткну тебе рот хлебом и мясом. На сытое брюхо ты заговоришь поразумней.
— Верно, я не ел много дней подряд, — согласился Блез. — Но что с того? Мне это в привычку. А вот чарочку, чтобы смыть с глотки пыль, я бы пропустил с удовольствием, да и с другом поболтать не прочь.
— Будет тебе и чарочка, и разговор, и многое другое. — Я вскочил в седло и, ухватив его за руку, втянул на круп лошади. К вилле Мелвиса мы подъехали вместе, и всю дорогу разговаривали.
Начались обычные приветствия, которым я обрадовался бы, если б они не разлучили меня с Блезом. Нам столько надо было друг другу сказать, и только теперь, когда мы встретились, я понял, как это необходимо. Мне нужно было побеседовать с ним немедленно!
Однако прошло довольно много времени, прежде чем мы смогли поговорить с глазу на глаз. Мне уже стало казаться, что легче уединиться на рыночной площади!
— Расскажи, Блез, где ты был? Что поделывал с нашей последней встречи? Странствовал? Слышал, о Братстве нестроения, что ты об этом знаешь?
Он отхлебнул разведенного вина и подмигнул мне из-за чаши.
— Если б я помнил, что ты такой любопытный, не стал бы останавливать тебя в городе.
— Можно ли пенять? Сколько лет мы не виделись? Пять? Шесть?
— Да уж не меньше.
— Зачем ты кричал мне такое посреди площади?
— Хотел привлечь твое внимание.
— А заодно внимание каждого мужчины, женщины, ребенка и собаки в Маридуне.
Блез добродушно пожал плечами.
— Я всего лишь сказал правду. Мне безразлично, кто ее слышал. — Он поставил чашу и подался вперед. — Ты вырос, Сокол. Детские задатки не обманули. Ты сдюжишь.
— Мне кажется, я вырос в седле. Скажу тебе, Блез, сам Бран Благословенный столько не разъезжал по этому острову, сколько я в последние годы.
— И что же видели твои золотые глаза, Сокол?
— Я видел, что настроение изменилось и далеко не к лучшему, что страх распространяется по стране, как моровое поветрие.
— Я тоже это видел и могу придумать зрелище попригляднее. — Он допил остатки вина и утер усы рукавом. — В нашей стране неспокойно, Сокол. Люди поворачиваются спиной к истине и усиленно сеют ложь.
— Ты про Ученое братство?
— Хафган, упокой Господи его душу, правильно распустил Братство. Сперва некоторые пошли за нами, но сейчас большая часть снова взялась за старое. Они избрали нового архидруида, некоего Хена Даллпена, если помнишь такого.
— Помню.
— Итак, Ученые продолжают собираться на советы и наблюдать за звездами, Хен Даллпен ими руководит. — Голос его сорвался на хрип. — Однако, Сокол, они скатываются к старым обычаям, к тому самому, что я пытался предотвратить.
— О чем ты, Блез? Какие обычаи?
— Истина в сердце, сила в длани, честность на устах,
