Шарик остановился недалеко впереди, и мы с Тристаном устремились к нему, яростно отпихивая друг друга. Мне удалось завладеть игрушкой, однако Тристан все равно меня обошел, коварно вырвав ее у меня из зубов и тут же заторопившись к господину.
Во мне клокотала немая ярость. Нам обоим велено было ублажать султана — а теперь мы буквально сражались за это друг с другом. Причем было совершенно ясно, что один здесь станет победителем, а другой останется в проигравших. И это казалось мне чертовски нечестным!
Но все, что мне оставалось, — это вернуться ни с чем к своим повелителям и вновь отведать этой убогой, ненавистной мне плетки, которая словно нарочно выискивала на моей спине места поболезненнее. Я же понуро стоял на коленях, плача от беспомощности и обиды.
На третий раз я все же завладел шариком и даже сумел свалить с ног Тристана, когда тот попытался его отнять. На четвертый он оказался у принца, и меня вновь охватила злость. К пятому забегу мы оба уже изрядно выдохлись, напрочь забыв о какой-либо грациозности. Я слышал, как жизнерадостно смеялся, любуясь на нас, султан, когда Тристан бессовестно увел у меня шарик и я заковылял за ним вдогонку. Теперь я уже страшно боялся маленькой плетки, которая едва не врезалась в прежние рубцы, и я плакал от жалости к себе и от бессилия, когда она, со свистом рассекая воздух, накладывала на меня длинные, протяжные удары, а Тристан тем временем стоял перед господином на коленях, нежась в похвале.
Однако султан неожиданно сразил меня тем, что придвинулся ко мне и взял мое лицо в ладони. Плетка вмиг остановилась. И в этот момент чудесного затишья шелковистые пальцы правителя вновь ласково утерли мне слезы, как будто они приятны были ему на ощупь. И мое сердце опять, как недавно в саду, открылось радостным, пылким порывом — ощущением принадлежности этому человеку. Я чувствовал, что всей душой пытаюсь доставить ему удовольствие — просто я не такой быстрый, не такой проворный, как Тристан. Пальцы султана задержались на моих щеках, и, когда он что-то быстро заговорил, обращаясь к Лексиусу, у меня возникло ощущение, будто его голос так же нежно ласкает меня, как и его пальцы, обретая надо мной полнейшую власть, обладая мною и терзая невыносимой мукой.
Искоса я расплывчато видел, как управляющий, потыкав в Тристана плеткой, велел ему повернуться и на коленях ползти к кровати. Мне приказано было следовать за ним, только со мной рядом шел султан, все так же поигрывая пальцами с моими волосами, выправляя застрявшие под ошейником пряди.
Я тихо страдал от разгорающегося томления плоти, и все прочие чувства, включая зрение и слух, постепенно тонули в захлестывающей меня волне желания. Я увидел наконец вблизи невольников, привязанных по углам ложа. Все они были прекрасны лицом и телом: мужчины оказались развернуты лицом наружу, женщины же были обращены к изголовью правителя, чтобы хранить его сон. Все они дружно затрепыхались в своих путах, как будто возвещая появление господина. И тут мое зрение словно еще больше притупилось, ибо ложе султана показалось мне вовсе не кроватью, а неким алтарем. Богато расшитое покрывало на нем вспыхивало витиеватыми узорами.
Мы с Тристаном замерли на коленях на возвышении в изножье постели. Лексиус с правителем задержались позади нас. Послышался тихий звук развязываемой материи, металлическое бряцанье расстегиваемой пряжки, протяжный шелест спадающих одежд.
Затем у меня в поле зрения показалась обнаженная фигура султана. Он взошел на возвышение. Его нагое тело было изумительно гладким и чистым, без единой посторонней отметины. Правитель уселся сбоку на краешек постели к нам лицом.
Я старался не смотреть на него, но все же не мог не видеть, что он улыбается. Член у султана был изрядно возбужден, и мне, явившемуся сюда из мира презренных нагих людишек, это зрелище показалось редкостной удачей.
Тристана вновь постукали кончиком плетки, велев ему встать с колен, подняться на возвышение и вытянуться на постели. Правитель повернулся, следя за ним взглядом, и во мне полыхнула зависть, смешанная со страхом. Но в следующее мгновение меня тоже подтолкнули вперед плеткой. Я поспешно поднялся с колен, сделал шаг — и посмотрел на постель, где лежал все так же связанный Тристан, похожий на великолепный дар богам в кровавом жертвоприношении. Мое сердце тяжело забухало, гулко отдаваясь в ушах. Я глянул на его напряженный пенис, и мой взгляд невольно сместился вправо, к обнаженному колену султана и его впечатляющему достоинству, вздымающемуся из тени черных волос.
Плетка требовательно тронула мое плечо. Потом, коснувшись подбородка, указала на постель, точнее, на место перед гениталиями Тристана. Я двинулся туда медленно и неуверенно, хотя уж с направлением я ошибиться никак не мог. Мне пришлось лечь рядом с принцем — лицом к его члену и соответственно пристроив собственного приятеля к его лицу. Сердце у меня заколотилось еще сильнее.
Гобеленовое покрывало подо мной оказалось шершавым: насыщенная узорами ткань странным образом ощущалась под кожей как песок. Улегшись, я еще мучительнее почувствовал на себе наручники — мне пришлось, точно безрукому существу, отчаянно ерзать, чтобы принять нужное положение. Да и лежать на боку там было крайне неудобно — теперь я сам ощущал себя связанной жертвой на алтаре.
Между тем стержень Тристана оказался прямо у моего рта. И я точно знал, что и его губы совсем рядом с моим органом. Приноравливаясь, я снова поерзал в наручниках по грубому покрывалу, почувствовал, как мой крепыш коснулся Тристана, — и тут же чья-то рука властно подтолкнула мой затылок вперед. Я принял в рот влажно блестящий пенис принца и мгновенно ощутил, как его губы тоже сомкнулись на моем.
Блаженство поглотило меня без остатка. Я самозабвенно скользил плотно сжатыми губами по члену, водя по нему языком, наслаждаясь его вкусом, и в то же время ощущал, как Тристан, энергично втягивая и высвобождая мой собственный орган, вместе со мной растворяется в этом божественном искуплении всех мук наших минувших часов и дней.
То напряженно вытягиваясь, то отчаянно извиваясь в своих наручниках, я понимал, что, лаская Тристана, я с каждым движением головы все больше похожу на несчастное создание, в безнадежном отчаянии дергающееся на жертвеннике султанского ложа. Впрочем, мне это было все равно. Единственное, что сейчас для меня существовало, — это упоенно втягивать член принца и чувствовать на себе восхитительно упругий, настойчивый рот Тристана, словно высасывающий из меня душу. И когда наконец я извергся, неистово забившись в его плоть, то с наслаждением почувствовал, как и его сперма наполняет мой рот, словно извечно ее жаждал. Казалось, каждый из нас своей мощью заставляет изгибаться тело другого, исторгая приглушенные хриплые стоны.
