— Давай без глупостей, Тристан, — остановил я его. — Нас заставили это делать, и я проиграл, просто потому что не сумел выиграть. Все очень просто.
Принц вновь кинул взгляд на Лексиуса.
— Зачем ты издеваешься над ним, Лоран? — спросил он меня с укором.
— Я очень рад, что ты доволен, — сказал я, оставив его вопрос без ответа. — Чего не могу сказать про себя. А что, если султан никогда больше не пошлет за тобой?
— Это на самом деле уже и неважно, — пожал плечами Тристан. — Если, конечно, это не имеет значения для Лексиуса. Но ведь Лексиус не станет требовать от нас невозможного. Главное, что нас уже заметили в толпе невольников, чего и хотел наш управляющий.
— И ты будешь все так же счастлив?
Прежде чем ответить, Тристан ненадолго задумался.
— Здесь все совершенно по-другому, — заговорил он наконец. — Здесь все пронизано абсолютно иным восприятием вещей. Я уже не чувствую себя таким пропащим, прозябающим впустую, как когда-то в замке, где я служил малодушному господину, который не знал, как меня приструнить. И я больше не осужденный на позорную ссылку в городок, где я нуждался в своем господине, в Николасе, который единственный мог спасти меня от хаоса и направить мои страдания мне же на пользу. Здесь я — часть куда более прекрасного, поистине священного замысла. — Тут он пронзил меня пытливым взглядом. — Ты улавливаешь смысл?
Я кивнул и жестом велел ему продолжать. Было видно, что он много чего хочет мне сказать, и, судя по выражению лица, говорил он совершенно искренне. Того страдальческого уныния, что я наблюдал в нем все то время, пока мы были в море, и впрямь как не бывало.
— Этот дворец затягивает полностью, — продолжал Тристан, — так же, как и городок. Хотя здесь это происходит несравнимо сильнее. Здесь мы больше не скверные никудышные рабы — мы часть огромного мира, где все наши страдания как бы возносятся в жертву нашему верховному повелителю и его двору, независимо от того, снизойдет он до них или нет. И я вижу в этом нечто исключительно возвышенное. Я словно поднялся на новую ступень осмысления своего бытия.
Я снова кивнул, припомнив, что испытал в саду, когда султан выбрал меня из шеренги невольников. Однако это был лишь маленький эпизод из всего того, что я успел прочувствовать в этом дворце и что с нами здесь произошло. В этой комнате, со стоящим рядом Лексиусом, разворачивалось совершенно иное действо.
— Я начал это постигать, — говорил тем временем Тристан, — еще когда нас только вывели с корабля и пронесли по улицам, чтобы на нас поглазело простонародье. А еще более прояснилось, когда мне ослепили повязкой глаза и привязали в саду. Здесь, в этом мире, мы — всего-навсего тела, способные давать наслаждение, и более ничто. Имеет значение лишь наша способность проявлять плотскую страсть. Все остальное ничтожно. И здесь нелепо помышлять о чем-то личном, предназначенном только тебе — вроде порки на «вертушке» в городке или постоянных наставлений в смирении, которыми нас потчевали в замке.
— Все это верно, — подал я голос, — однако без твоего прежнего господина, летописца Николаса, и его любви, о которой ты столько распространялся, не испытываешь ли ты мучительного одиночества…
— Вовсе нет, — искренне возразил он. — Поскольку все мы здесь никто, мы неразрывно связаны друг с другом. В городке или в том же замке нас разделял стыд, личные унижения, особые для каждого отдельного наказания. Здесь же мы объединены полнейшим безразличием нашего господина. Всех нас одинаково беспристрастно обихаживают. И используют, думаю, примерно одинаково. Это, знаешь ли, как узоры на здешних стенах. Ты не найдешь здесь, как в Европе, изображений мужчин или женщин — только цветы, листочки, завиточки, причем в постоянно повторяющемся орнаменте, символизирующем бесконечность. Так вот, мы — часть этой бесконечности. И мы можем уповать лишь на то, что султан однажды приметит нас и возьмет провести с ним ночь и что время от времени нас здесь сумеют оценить. Это все равно что порой султан ненадолго остановится где-нибудь в коридоре своего дворца, дабы потрогать на стене мозаичный узор. Солнце высветит отдельный фрагмент орнамента, и правитель коснется его пальцами, но это по-прежнему точно такой же узор, как и прочие, что украшают его стены. И когда султан от него отходит, этот фрагмент снова растворяется в общей рисуночной вязи.
— Какой ты, однако, философ, Тристан, — изумленно произнес я. — Ты внушаешь мне благоговение.
— А разве сам ты подобного не ощущаешь? Разве не чувствуешь того, что здесь царит некий возвышенный порядок вещей, который сам по себе достаточно возбуждает?
— Да, это я ощущаю, — не мог не признать я.
Тут лицо его внезапно омрачилось.
— Тогда почему же ты пытаешься нарушить этот порядок, Лоран? — Он быстро глянул на управляющего. — Зачем ты поступаешь так с Лексиусом?
— Но это отнюдь не нарушает общего порядка, — улыбнулся я. — Я всего лишь придаю ему иной размах, который делает его еще увлекательнее. Неужто ты полагаешь, что наш господин и повелитель Лексиус не может при желании себя защитить? Он мог бы призвать к себе целую армию грумов, но ведь он этого не делает.
Я слез с постели, шагнул к Лексиусу, взял за кисти, вытянул ему руки из-за головы и развернул, крепко прижав запястья к его седалищу. В довершение я связал его не хуже, чем нас выворачивали привязанными к фаллосу наручниками. Потом поднял его на ноги и заставил нагнуться вперед. Туземец поддавался всему этому с абсолютной покорностью, хотя и не переставал ронять слезы бессилия. Я поцеловал его в щеку, и он с благодарностью немного расслабился, лишь его член остался таким же напряженным.
— Видишь ли, наш господин желает, чтобы его наказывали, — сказал я Тристану. — Неужто ты ни разу не почувствовал в нем эту потребность? Имей же к нему хоть немного участия! В этом мире он пока что новичок, и ему очень, очень нелегко.
Слезинки живописно скатывались по щекам туземца, играя и переливаясь в сиянии масляных ламп. Лицо же Тристана, оборотившегося к Лексиусу, озарилось совсем иным светом. Принц приподнялся на кровати и взял в ладони лицо Лексиуса. Весь его облик был пронизан любовью и пониманием.
— Взгляни на его тело, — тихо сказал я. — Обычно мы видим рабов сильных и крепких и куда более мускулистых, чем он. Но только посмотри, какая у него кожа!
Тристан медленно обвел глазами тело Лексиуса, и от такого внимания тот невольно содрогнулся.
— А какая у него грудь! — продолжал я. — Она же просто девственна! Его соски еще не отведали ни ремня, ни зажимов.
