— Да! — Мырину тоже было сейчас сладко. Даже приторно.
— …смысл рабоче-крестьянской революцьии…
— Вот именно что! — не унимался Мырин.
— А ведь он в том, представьте, что мы уже начали создавать нового светлого, счастливого человека! А вы? Зачем вы нам?
— Незачем! — поддержал Мырин.
— Прав! Ни за чем! В свое красное будущее мы вас, прошлых, не возьмем!
Мырин схватил со стола яблоко, начал есть и выплюнул:
— Кислятина! — и сразу же взял другое, подбросил, Татлин перехватил, да так ловко, что Мырин поперхнулся.
А Татлин хрипел:
— Создание, значит, нового и опять же рэволюцьонного — это вам… не покакать, господа!
— А тех, кто сопротивляется… — Татлин подошел к роялю, потыкал пальцем, вышло нечто вроде «Во саду ли, в огороде» — под эту мелодию пропел высоким козлиным голосом: — Отведите в огород! Прикажите расстрелять!
— Само собой. — Мырин схватил Аристарха за рукав, поволок, но Аристарх вырвался, оттолкнул.
— Пошел вон, мерзавец, — сказал, вытирая локоть носовым платком.
— Подожди… — Татлин улыбнулся. — Я не в первый раз замечаю, что эти бывшие живут в мире вымышленном, невсамделишном. Да поймите, генерал, с кем вы пытаетесь сражаться? С народом? Вы знаете, что такое народ? Который поднялся на битву за новую жизнь? Я — песчинка, один из многих, я расскажу вам сейчас свою историю. Я родился в нищей местечковой еврейской семье, в Западном крае, в черте оседлости. Мои родители имели шинок — ну, мелкий трактир, чепуха, я знаю… — Татлин волновался, и поэтому появился акцент. — Мы всегда перебивались — от дня до другого. А погромы? Это ужас вспомнить! И я сказал себе: ты, сказал я себе, ты, Давид, выйдешь оттеда! Из нищеты. Ты, сказал я себе, станешь учиться. Чему может научиться местечковый еврей десять лет назад, когда каждый тебя имеет куда захочет? Я пробрался в Киев, я шел вечерами, по стенкам, чтобы не увидала полиция. И Бог… то есть случай, я в Бога никогда не верил, — помог. Я увидел объявление: профессор Шлеймович Борух Мовшев делает обследование на ранних стадиях, вычищает и так далее — зачем вам подробности… Я пришел, и я сказал: вы еврей, сказал я ему, и я, представьте себе, — еврей. Разве царь нам поможет? Или, может быть, какой-нибудь сахарозаводчик Ханенко нам поможет? Я буду у вас мыть полы и выносить в ведрах отрезанное, я на все готов! И он как еврей и сын раввина понял меня. Он был крупный гинеколог. А стал крупным фельдшером. Теперь вы понимаете? С дороги нашей партии меня не свернет никто!
Все молчали, даже неугомонный Мырин притих.
— Товарищ Новожилов, — позвал Татлин. — Товарищ есаул! Выводите и займитесь. Требуется полная антисанитария. Я знаю, что такое антисанитария, а вы — догадаетесь. Но антисанитарию должно соблюдать, помните!
Мырин воспрял. Теперь он толкнул Аристарха в спину что было сил.
— Холоп… — отозвался Аристарх. — Надя, ничего не бойся, Алексей вернется, дождись… Прощай, голубка…
Фирс заплакал:
— Господи, ну зачем вам, зачем… Они же безвредные, поймите…
— Безвредные, — ощерился Мырин. — А кто на планте войсковые движения разводил с целью ущемления советвласти? А? Нишкни, глупый старик.
Всех вывели, Надя перекрестилась:
— Господин комиссар…
— Господин? — ощерился Татлин. — Ладно. И что?
— Не надо, сестра… — Вера уже поняла.
— Я разделяю взгляды генерала и всех их. Я хочу с ними. Вместе.
— Какая… — протянул Татлин. — Только не заплачь там, на краю…
Фирс обнял Надю:
— Милая, добрая моя… За что это нам, за что… — поддерживая Надю под руку, он повел ее следом за своим барином.
Вера осталась одна. Она стояла до тех пор, пока истеричный выкрик Татлина не вернул ее к действительности…
Мырин был счастлив. Толкая в спину каждого по очереди, подводил к яме и спихивал вниз. Новожилов стоял белый, сникший, казалось — он вот-вот упадет.
— Господи… — тихо сказала Надя, проходя мимо Татлина. — Зачем вам это надо… Ты, Фирс, ступай в дом. Зачем смотреть…
— Пустые слова… — Татлин взялся за коробку с маузером. — Мудрая мысль вождя: «Только та революция чего-нибудь стоит, которая умеет защищаться!»
Надя направилась к яме, Вера придвинулась к Татлину:
— Комиссар, мы плодим мучеников. Это вредит нашей партии.
— Нашей партии ничто не может повредить! Отойди. Всем в яму!
Мырин упирался в спину Аристарха:
— Товарищ Татлин, он не идет!
— Я не могу прыгать в яму, — объяснил Аристарх. — Возраст не тот.
Татлин подошел, вгляделся и заорал прямо в лицо:
— Лестницу! Лестницу генералу!
Принесли лестницу, Аристарх спустился, остальные уже стояли на дне ямы, военный сказал: «Господи, прими наш дух с миром!»
Незаметно наступил рассвет, из мутной жижи выступил край леса, поле перед ним со стогами, банька, овин… Красноармейцы и чекисты стояли молча, даже Удропов будто бы уступил свои обязанности Мырину. Мгновенья текли во тьму, лица белели и превращались в лики.
— Ты права, ты хорошо сделала, что остановила меня, — повернулся Татлин к Вере. — Мы еще не разделались со старой религией, и нам незачем создавать новую. Ты, как тебя там? Надежда? Отойди от ямы. Ты более не нужна.
Надя подошла к краю ямы. Они стояли там, внизу, они были теперь не чужие ей, и этот генерал, Аристарх, брат Алексея. Как печально все…
— Ты иди, — сказал Аристарх из ямы. — Иди. Перекрести за меня Алешу, поцелуй, успокой. С нами не кончается жизнь…
Мырин стоял по-собачьи, у ноги Татлина.
— Дак… чего? — сказал. — Пора?
— Пора… — врастяжку ответил Татлин, вглядываясь в мыринское лицо. — А ты рыжий. — Засмеялся. — Тебя, поди, били за это?
— Дак… — почтительно улыбнулся Мырин.
— Ты, значит, Феликс? Хорошо… — взял под руку, повел. — Мы ведь друзья с твоим тезкой… Яблочко? —
