Она курила беспокойно, как школьница на переменке в туалете.
– Ты что выбираешь?
– А ты, по-моему, берега боишься? – ответил он вопросом на вопрос, вглядываясь в побережье, которое постепенно стало походить на выцветшую от солнца и дождя траурную ленту.
– В книжках я читала, что люди радуются приближению берега, но ведь это всегда конец чего-то.
Он должен был почувствовать облегчение от того, что она первая произнесла слово «конец», но не полегчало, хотя его преследовали ощущения, что он жил с этой женщиной во сто крат больше, чем три дня, и наступавший конец вполне естествен и никаких возражений быть не должно. Но это ощущение отягощало его душу как нечто непонятное, а он не мог до конца разобраться в себе, потому что общение с Альфой лишило его последних сил, но она так и осталась неразгаданной загадкой, хотя все в нем было устремлено к тому, чтобы понять ее. Да, он исчерпал все свои силы, но окончательно пока не отчаялся. Он заподозрил, что ее теперешнее поведение продиктовано происходившими конфликтами, изгладившимися из его памяти и требующими объяснений. Видимо, оно спровоцировано чем-то таким, про что он забыл или не заметил вовсе. И куда честнее сейчас было бы, вместо того чтобы грызть яблоко, прямо спросить ее, почему берег для нее – конец. Но он так и не нашел в себе смелости, ведь тогда пришлось бы честно спросить и с себя, любит ли он эту женщину…
А в следующий свой выход в море, уже в одиночку, он возьмет бортовой дневник, чтобы вписать данные рейса, и обнаружит их совместные записи, и будет недоумевать: скучно им, что ли, было вдвоем, что они так спешили досочинить свой, такой короткий роман. Или же в любовном экстазе их опьяненное сознание потребовало, чтобы они овладели друг другом, не исключая и всего их прошлого бытия. В них пробудились эгоизм и алчность, когда один стремится подчинить другого без остатка. Он долго будет забавляться хитроумной псевдонаучной конструкцией: яхта-фридмон, в одинокой вселенной которой время течет вспять! Из всего этого могла бы получиться целая книга, но, к сожалению, его авторитет, авторитет ученого, не позволял ему заниматься научной фантастикой. Правда, он мог бы подарить эту идею кому-нибудь из писателей. Зачем терять такой занимательный сюжет!!!
В море он намеревался популярно написать одну из своих лекций по просьбе издательства, которое давно уже дожидалось, когда же он это сделает, однако он и не приступал. И впервые обнаружил, что, если женщина способна заполнить собой до краев три дня твоей жизни, она заполнит и все триста. Он все думал, думал о ней, с мазохистским усердием выкапывая милые и пикантные подробности их приключения, пока вдруг ему не почудилось, что все описанное в записках происходило на самом деле. Разве не попрекнул он ее однажды, что она толкнула его за борт? Но почему же тогда они оба решили, что ему это приснилось?
Припоминалось и многое другое, однако все это, так же как и действительно существовавшее их трехдневное бегство от окружающего мира, а не только описанная в дневнике история, так и будет витать в его сознании наподобие хаотического движения частиц сна, целостность которого вернуть невозможно. Да разве позволительно серьезному ученому засорять голову подобными вещами, тем более помышлять о публикациях, призывая в свидетели порядочную супругу своего уважаемого коллеги?
А через неделю после его возвращения с моря, во время короткой встречи на университетском празднике по случаю начала занятий, он осторожно задаст ей несколько вопросов, но она, пожалуй, так и не поймет, о чем именно он ее спрашивает. Оглядится по сторонам и поспешит остановить его своим испуганным голосом:
– Прошу тебя, не надо! Боже, какое это было безумие! – И произнесет все это совсем иначе, чем тогда в рубке. После чего снова оглядится, нет ли поблизости мужа.
Ничего не помнила или просто не хотела помнить?
Тогда он сам попытается забыть все это, но подсознание не пожелает освободиться от тоски по тому, что оказалось для него истинным чувством, вдохновенным прыжком в чарующую бездну, завершившимся тем, что он всего-навсего больно шмякнулся животом на ленивые волны будней.
Было ли это на самом деле, не было ли – уже не имело значения, ведь если в воспоминаниях постоянно присутствует нечто, в чем мы наблюдаем себя, значит, нечто было. И все равно, в действительности ли это пережито или плод нашего воображения, но это то единственное, что осуществляет наши неосуществимые желания. Ибо что, в сущности, представляет собой действительность? Сможем ли мы когда-нибудь отделить подлинный мир от образов, в которых он предстает в нашем воображении? И отыщем ли мы иное бытие, которое давало бы нам больше и радостей, и мук, и утешений, чем та действительность, бескрайнее полотнище которой мы неустанно ткем во сне и наяву, чтобы вышивать потом на нем свои видения?
И все же, несмотря на внутренний протест, он станет жить отныне с таким ощущением, что когда-то, по недоразумению или по глупости, он упустил и вправду нечто настоящее: необыкновенную любовь, возможность воспринять что-то необычайное. Но разве время не уносит всех нас к последнему берегу окончательного забвения именно с подобными ощущениями?
Второй раз он встретил ее уже в конце зимы. Уже издалека она привлекла его внимание своей элегантностью: на ней было шикарное кожаное пальто, оригинальные сапожки и кокетливая шапочка. Она вышагивала совершенно незнакомой ему походкой, но, видимо, он и не знал настоящей ее походки. На ограниченном пространстве яхты оказалось невозможно расхаживать так вольготно. В глазах ее не было того страдания, что заинтриговало его в момент их первой встречи. Не было в них и испуга, когда она увидела его.
– Цветешь! – продемонстрировал он ей свое восхищение после того, как не менее демонстративно поцеловал ее руку.
Зарумянившееся от холода, лицо ее стало еще красивее, но как бы и банальнее. Это было лицо женщины, нашедшей счастье в обычной жизни. Как бы хвастая и предупреждая, она поспешила сообщить ему:
– Я жду ребенка.
Он попытался составить и мысленно решить несоставимое уравнение, ведь неизвестное оставалось неизвестным – он не знал, на каком она месяце беременности. Будь он более уверенным в себе, то мог бы решить, что ребенок его. Разве она не говорила ему однажды, что хочет иметь ребенка, но чтобы он не знал? Несколько драматических минут ожидания кончились тем, что он так и не осмелился ни о чем спросить ее. И поскольку она не акцентировала на этом внимания, он решил, что ребенок или не его, или для нее вообще не имеет значения, кто отец.
Ее супруг получил свою долгожданную кафедру, и ему следовало бы ее поздравить, но вместо этого он сказал:
– Тебе проще!
– Что? – настороженно спросила бывшая Альфа.
Он улыбнулся, почувствовав свою неправоту, помолчал. Затем чуть было не спросил, прооперировала ли она свои косточки – больше не о чем было говорить, но решил, что и это прозвучало бы как издевка. Да ей сейчас, конечно, не до косметики.
– Я на консультацию, – сказала она. – Пока все в порядке, только вот надо побольше гулять. – Но проводить ее не предложила.
– Так за кого болеть, за мальчика?
– Мне все равно. А что делаешь ты?
– Преподаю.
– Тебя, наверное, все так же любят студентки?
– Куда важнее, чтобы они вообще научились любить. – Это было похоже на укор, и он добавил: – Науку. Какой бы неблагодарной она не казалась.
Видел он также и несколько ее статей в журналах. В них чувствовалась компиляция, но написаны они были темпераментно и искусно, однако он забыл поздравить ее с этими публикациями. Смотрел ей вслед, разобиженный на ее незнакомую походку. Беременность у нее пока еще не была заметна, но она как бы специально выставляла живот напоказ, по-видимому, уже сейчас упражняясь, чтобы носить его с гордостью и достоинством. Ему стало больно, что все кончилось между ними таким банальным образом. Да и чего, собственно, они искали друг в друге? Ведь она сама сказала тогда о рыбах… А может, именно тогда Вселенная на самом деле пожелала открыть им какую-то свою тайну, они же отмахнулись от нее как от сновидения и занимались только собою. Напрасно он иронизировал, что ей проще. Природа осчастливила ее всего лишь временно, помещая в утробу плод вместе со всеми муками последующих попыток познания.
Какой-то мальчишечка выбежал на тротуар и оказался прямо у ее ног. Она остановилась, уступая ему дорогу. А он подумал: вот если бы на его яхте бегал такой мальчишка, он берег бы его и трясся бы над ним. На мгновение он представил его упавшим в воду и оцепенел, а потом сказал себе, что обязательно научит своего малыша плавать в самом раннем возрасте. Ему давно уже не за кого переживать и бояться, и в этом, пожалуй, мало хорошего. Все же надо было вырастить хотя бы одного ребенка. И еще он подумал, что наверняка долго еще будет грустить по своей Альфе, и это, по всей видимости, станет мешать ему в работе.
