Раб не умеет любить, не умеет сочувствовать другому. Все, что умеет раб, — бояться и заставлять других людей испытывать страх. Раб никогда не возразит своему хозяину, потому что боится, но не упустит возможности отыграться на других рабах. Такая вот, к сожалению, природа свободы и несвободы.
— То есть я — раб?
— Нет, — просто ответил Гоша. — Но ты уже почувствовал ростки страха в своём сердце, не так ли? Пусть на мгновение, но ты в своей голове успел обвинить жертву и встать на сторону тирана. Ты, может быть, сам не понял, почему, но это случилось. Даже ты, выросший в прекрасной семье, окружённый любовью и заботой, не смог противостоять страху. Так чего же ты хочешь от Тёмы? Понимаешь, вся его жизнь, с самого рождения омрачена страхом. Он не знает, что может быть по-другому. Никто ему не объяснил. Никто не показал. Потому что однажды кто-то прилепил к нему ярлык и не стал разбираться. Вы все так торопитесь развешать ярлыки друг на друга, что не видите, как за ними вы сами и пропадаете.
— Хорошо, я понял, — воскликнул я. — Тёмка не злой. Я ошибался, извини. Но что ты скажешь о его отце? Или матери? Тоже будешь их оправдывать?
— Вася, пойми и это: я никого не оправдываю. Тёмка сделал свой выбор, когда выбросил рюкзак Насти Ковтун в реку или когда избил Ваньку Тарасова. Никто его не заставлял, и за это он несёт ответственность. Посмотри хотя бы на своё отношение к нему — если бы он этого не сделал, ты бы относился к нему лучше? Возможно, ты бы стал тем человеком, который бы вытащил его из этой ямы. Но ты не захотел даже прикасаться к этому, и я тебя понимаю. Понимаю и не осуждаю, потому что это твой выбор. А что же до отца и матери Тёмки…
Гоша посмотрел на свет фонаря, в котором мошками носились, подчиняясь лёгкому ветру, капли дождя, подмигнул мне и жестом пригласил идти за ним.
— А что же до отца и матери — думаешь, они с детства были такими? Нашлись люди, которые поломали и их. Толя, так же, как и Тёмка, не знал, что такое забота родителей. Он хотел быть учителем, но ему не разрешили, решив, что это не мужская профессия. Он не хотел идти в армию, но его заставили и только закалили в нём жестокость. Тамара, его мать, могла бы стать спортсменкой и, наверное, была бы счастлива. Но с самого детства ей твердили, что она должна выйти замуж и родить ребёнка, что только для этого она живёт на свете. Результатом этого стала семья, в которой муж и жена не только не любят, но даже не могут уважать друг друга. А потом появился сын, которого Тамара так и не смогла полюбить и которому Толя не смог подарить ничего, кроме страха.
— Но так можно сказать про любого… У каждого человека своя история.
— Ты прав. Мир, в котором ты живёшь, — это книга историй, а не диорама.
— Но если это так… То получается, все плохое — как снежный ком: ты сделаешь что-нибудь плохое, и это отразится на других, и они тоже будут делать плохое…
— Да, это так.
— Но тогда как остановить этот снежный ком? — спросил я, не находя ответа. — Все это — какая-то дурная бесконечность…
— Сломать этот порядок куда проще, чем кажется, Вася. И ключ ко всем — твоя природа, — Гоша посмотрел на меня, улыбаясь. — Понимаешь?
— Нет — честно ответил я.
— Твоя свободная воля. Твой свободный выбор, который ты сделаешь, зная, что за него ты понесёшь ответственность — не только лично, но и через других, близких тебе людей, — именно твой выбор может смять этот снежный ком, каким бы огромным он не был. Он, со всеми своими многовековыми наслоениями, — ничто перед одним тобой, осознающим свою свободу. Ты всегда можешь подать руку помощи Тёмке — не потому, что так надо и так тебя учили в школе, а потому что это твой выбор — увидеть в нём человека, которому нужна помощь. Или принять другое решение — и продолжать замечать на Тёмке только ярлык. Понимаешь теперь? Ты, и только ты всесилен в этом мире. Ты, а не я. Каждый из вас. Ты можешь разбить ком всего лишь одним своим словом. А можешь добавить к нему пару своих снежков, и он покатится дальше. Решать только тебе.
Я молча шёл рядом с Гошей, переваривая услышанное. Значит, вот как это все работает?
— Поэтому ты не можешь помочь Женьке и Тёмке? — тихо спросил я. — Потому что это не твоя история? Потому что эта история… моя?
Гоша опять улыбнулся — совсем не так, как раньше, с высоты своего божественного величия, а легко и светло — как добродушный парень, на года три-четыре старше меня.
— Да. Потому что эта история — твоя. Я рад, что ты понял.
— Ты ради этого и показался мне тогда, у черёмухи? Чтобы я понял?
— Как там у вас говорится? Пути Господни неисповедимы? Возможно, все, что ты увидел за эти три дня, помогут тебе принять эту жизнь и этот мир.
Я опять промолчал. Я вспомнил Тёмку, который, склонившись в три погибели, ржал как конь, когда я стоял перед ним с ног до головы в вонючей зелёной ряске. Вспомнил, как смеялся я, когда кусочек котлеты приземлился на Тёмкину белобрысую макушку, а по белоснежной рубашке неестественно яркими оранжевыми разводами растёкся соус. Наверное, за эту рубашку Тёмке тоже попало — не зря он так боялся идти домой, после школы, что дошёл до нашей черёмухи. Вспомнил красное, пышущее жаром лицо Женьки, к которому сегодня не приехала скорая — только потому что мне повезло больше, чем ему. Женька, наверное, все ещё спит. Я посмотрел туда, где за печально свесившимися ветками ивы должны были виднеется окна нашего дома. И вдруг увидел их — сквозь мелкий моросистый туман, обволакивающий всю деревню, мешающий разглядеть даже дорогу, сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее засверкали лёгкие золотистые искорки — неровный дрожащий свет ночника на подоконнике в нашей с Женькой комнате. Я поднял взгляд на Гошу — в его глазах отражались те же искры. Он кивнул и, ни говоря ни слова, пропустил меня вперёд. Я, больше не раздумывая, зашагал в сторону своего дома.
Минут через двадцать мы с Гошей уже стояли около наших ворот. Я вопросительно посмотрел на Гошу.
— Нет, Вася, я не зайду, — ответил
