На первом этаже собрались все врачи; они наперебой засыпали друг друга вопросами, что-то кричали, толком ничего нельзя было разобрать. Но постепенно дело прояснилось: в лечебнице побывали эсэсовцы из летучего отряда, расположившегося сейчас в Овсяном. С собой они привозили рабочего, арестованного на подстанции; остальных разыскивали. Марглевский громогласно объявил, что с этого момента никто не должен ходить в лес, так как эсэсовцы будут его прочесывать, а с ними шутки плохи.
В больнице обыск не делали, лишь прошлись по корпусам и поговорили с Паенчковским.
- Их офицер стеком у... ударил по столу, перед которым я стоял, рассказывал он, в лице его не было ни кровинки, под глазами круги.
Возбуждение постепенно спало, и все разошлись. Марглевский, проходя мимо Стефана, остановился, словно собираясь что-то сказать, но только зловеще покачал головой и исчез в коридоре.
Стефан так и не сомкнул глаз до самого утра. Его трясло, как в лихорадке; десятки раз он крепко зажмуривался и вызывал в памяти коротенькую ночную сцену; он уже не решался, как тогда, когда наблюдал за ней, уговаривать себя, что арестованный - не Вох. У него не осталось ни малейших сомнений в том, что это его большую квадратную голову увидел он со второго этажа. Стефан изо всех сил сдерживал себя, чтобы не застонать, огромной тяжестью навалилась на него ужасающая ответственность. Испытывая неистребимое желание на кого-нибудь перевалить ее, чтобы очиститься от мучительного чувства вины, Стефан с самого утра отправился к Секуловскому, но тот не дал ему и рта раскрыть. Он был явно не в своей тарелке и, едва Стефан переступил порог, закричал:
- Вы что, не видите, я же пишу! Хорошенькое дело, опять мне надо "занимать позицию"?! Каждый делает, что умеет. Поэт - такой человек, который умеет красиво быть несчастным. Неужели вы полагаете, что после этой войны все лесные ахиллесы станут катонами? Фурии были не лучше вас, но их я понимаю, они хоть женщины по крайней мере! Да оставьте вы наконец меня в покое!
Стефан ушел как побитый. "Поделом мне!" - думал он, идя по коридору. Он готов был пожертвовать чем угодно, лишь бы заглянуть на подстанцию. Стефан понимал, что раз электричество в лечебнице есть, значит, кто-то должен быть и на подстанции; кто-то там работает - вместо Воха; может, этот кто-то знает?..
Пытаясь укрыться от собственных мыслей, Стефан забрел в дальний угол мужского корпуса. Его внимание привлекли красноватые пятна на полу, но, приглядевшись, он понял, что это не кровь.
Молоденький шизофреник лепил что-то из глины. Стефан долго наблюдал за его работой. Лицо юноши оставалось бесстрастным. Желтоватое и слегка перекошенное, маленькое, с резко очерченным профилем, оно походило на живую маску. Порой он прикрывал глаза и застывал - даже ресницы не вздрагивали, затем задирал голову и водил кончиками хищных пальцев по поверхности глины. Какое-то умиротворение чувствовалось в опущенных уголках его рта. Призраки больше не преследовали его, фразы разваливались у него во рту, он уже не в состоянии был достучаться до окружающих: ушел от всего. Высшая степень безразличия, какая воцаряется лишь в толпе и у людей, потерявших сознание, давала юноше возможность оставаться один на один со своей работой, - казалось, он заперт в келье. На круглом столике из плоского кружочка глины поднимался перед ним высококрылый ангел. В перьях, раздвинутых очень широко, как у задушенной птицы, чудилось, притаился ужас. Лицо ангела - готически вытянутое, прекрасное, спокойное. Низко опущенными руками - словно это вызывало у него самого отвращение он сдавливал горло младенца.
- Что это? Как ты это назвал? - спросил юношу Стефан.
Тот молча растирал глину кончиком большого пальца. Из угла отозвался санитар, Юзеф-старший: больные обязаны отвечать докторам.
- Отвечай сейчас же, раз господин доктор спрашивает, - напомнил он, тяжело шагнув к юноше.
Юзеф не обходил больных стороной, это они уступали ему дорогу. Парень не шелохнулся.
- Я знаю, что ты можешь. Говори сейчас же, а не то эту твою куклу!.. Он замахнулся, будто собираясь сбросить фигуру. Парень опять не шелохнулся.
- Ну-ну, - смутившись, вмешался Стефан, - не надо. Вы бы, Юзеф, сходили в дежурку и принесли бы поднос со шприцами и две ампулки скофеталя, сестра вам даст.
Ему хотелось как-то вознаградить паренька за унижение.
- Знаешь, очень красиво, - сказал Стефан, - очень красиво и странно.
Больной ссутулился, волосы прилипли к его вспотевшему лбу, под нижней губой разрасталась какая-то тень - тень презрения.
- Я этого не понимаю, но, может, когда-нибудь ты мне растолкуешь? сказал Стефан, забыв о психиатрии.
Парень тупо уставился на перемазанные глиной пальцы.
Совсем растерявшись, Стефан неожиданно для себя самым обыденным образом протянул юноше руку.
Тот вроде бы испугался: отдернул ладонь и отступил за столик. Стефан смущенно посмотрел по сторонам - нет ли кого, кроме больных, в палате. Но тут парень стремительно и неловко перегнулся через столик, едва не свалив скульптуру, и схватил руку Тшинецкого. Не пожав, отпустил, словно его обожгло. Потом повернулся к фигурке, уже не обращая на врача внимания.
Наутро Юзеф сообщил зашедшему в палату Стефану:
- Эта глина, господин доктор, знаете, как называется?
- Что? Ах да! Ну? Ну?
- Ангел-душитель.
- Как?
Юзеф повторил.
- Любопытно, - протянул Стефан.
- Чего уж тут любопытного. Он, подлец, кусается. - Юзеф показал красные отметины на своей огромной ручище.
Стефан удивился, он ведь знал обо всех испытанных приемах санитаров: лучше сломать больному руку, чем дать ему себя поцарапать, - таков был их девиз. Малый, вероятно, порядочно "навыкобенивал". Но видно, и получил сполна. Хотя санитаров тысячи раз учили и предупреждали, они тайком, когда врачи не видели, брали реванш и пациента, который им докучал, били мстительно, наверняка, по-мужицки, как побольнее, с умом. Колошматили через одеяло или в ванной, чтобы следов не оставалось. Стефан об этой знал и хотел строго-настрого запретить избивать паренька, но не мог: официально побои запрещены, а вмешиваться в "способы" санитаров было не в его власти.
- Видите ли... этот парень...
- С этим ангелом, что ли?
- Да... так вы... присматривайте за ним, чтобы никакой ему обиды...
Юзеф оскорбился. Он за всеми присматривает. Тогда Стефан вытащил из кармана кулак; в нем была зажата бумажка в пятьдесят злотых. Юзеф помягчал. Он понимает. Он и раньше присматривал, но теперь-то уж как за родным...
Они стояли в дверях палаты. Вокруг ходили больные, но все было так, будто они в полном одиночестве. Пока Юзеф незаметно прятал сложенную купюру, Стефан, задохнувшись от собственной решимости, изменившимся голосом проговорил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
