Третий месяц без бани. Разведчики умываются только дождевой или болотной водой. Ополоснул лицо, вытер ладони о штанину, и ладно. Главное — не подцепить вшей. Поэтому Мельников избегает пользоваться одеждой «языков»; заведутся «автоматчики» — пиши пропало, ничем в лесу их не выведешь.
— В Сеще при немцах и то мы каждую субботу в баню ходили, — вздыхает Аня.
Который день идут болотом, по уши в черной грязи и тине, похожие на леших. Наконец выбираются в сухой смешанный лес. Рядом — безымянная лесная речка.
— Давайте станем здесь на дневку! — умоляют девчата Мельникова. — Хоть разок выкупаться, белье простирнуть! А то скоро замерзнут все реки.
Мельников оглядывает густую рощицу. Место вроде подходящее. Особенно эта заводинка. Со всех сторон укрыта желтым ольховником.
— Ладно, негритята! — соглашается Мельников. — Только, русалки русские, не забывайте, что речка прусская. Чтоб до рассвета управиться!
— Глядите-ка, — выговаривает Аня, глядя на курящуюся туманом речку. — Бр-р-р! Аж пар валит!
Мельников лежит за елкой, слышит плеск воды за кустами. Чтобы не уснуть, протирает покрытый росой автомат.
— В Москве мы с девчатами в Сандуны париться ходили, — стуча зубами и тихо повизгивая, говорит Зина. — Вот это баня! Зимой сорок первого еще бархатное пиво там давали…
— А мне больше по душе деревенская баня. В городской бане в Брянске мне не понравилось. А вот в Полянах у нас…
— А ты разве деревенская?
— Вроде бы. Родилась в смоленской деревне. С пятнадцати лет училась в Брянске. А Сеща — поселок городского типа. Так что я, выходит, полугородская, полудеревенская… Знаешь, мне иногда так хочется Москву увидеть и чтобы вся она была опять освещенная!…
Несколько минут девчата молчат. Потом Мельников слышит восклицание Зины:
— Анька! Ты с ума сошла! Не мой голову — насмерть простудишься! А в Москву после войны ты ко мне приедешь… Приглашаю… Слушай, Лебедь, а ты и впрямь сейчас на лебедушку похожа! Смотри-ка, ты в воде, как в зеркале… «Глядь — поверх текучих вод лебедь белая плывет…»
— Я и не видела никогда вблизи лебедей. Да разве лебеди такими худыми бывают?…
— Бр-р-р! Давай кончать! Пусть и ребята помоются, они тоже грязные как черти!…
Уже рассветает, когда Зина выходит из-за елки к Мельникову.
— Белье грязное отдай Анке, — говорит она, зябко ежась, — и мыла у тебя кусок оставался…
Широко зевая, Мельников встает, снимает заплечный мешок, развязывает его, достает тощий обмылок с присохшими листьями. За елью он видит Аню и вдруг останавливается. У него даже дыхание осеклось…
Словно васнецовская Аленушка сидит Аня на мшистом бережку, поджав ноги, зябко подобрав плечи и, с улыбкой глядя на свое отражение в зеркальной заводинке, медленно, с какой-то ленивой грацией расчесывает щербатым военторговским гребнем мокрые темно-русые волосы. Лицо у нее просветленное, улыбка мечтательная. И столько женственности в маленькой руке, знавшей бешеную дрожь автомата. Мельников смотрит и не может насмотреться на эту брянско-смоленскую Аленушку, невесть как занесенную военным горем-злосчастьем на берег этой немецкой речушки в этом немецком лесу. Смотрит на Аленушку с пистолетной кобурой на боку и не понимает, почему щемит у него сердце. И, подавив вздох, он бесшумно уходит, подавленный, восхищенный, растроганный. Кто знает, много ли еще отпущено Ане вот таких тихих, красивых минут на мечты, которые вряд ли когда сбудутся…
Из письма командира войсковой части, полевая почта 20631-Б, Евдокии Федотьевне Морозовой от 15 октября 1944 года:
«Ваша дочь сержант Морозова Анна Афанасьевна действительно состоит в рядах Красной Армии и в настоящее время находится в длительной командировке…»
Хлещет ледяной октябрьский дождь. Хлещет, не переставая, третий час подряд. Ветер подхватывает дождевые капли и разбивает их о сучья вдребезги, в мельчайшую пыль. Гудит старый бор. Не видать ни зги. Но у Вани Мельникова кошачье зрение. Так видеть в темноте может только один человек из десяти. Вот если бы ему еще по карте научиться ходить, как ходили Крылатых и Шпаков.
Разведчики пробираются частым сосняком. Сучья цепляются за плащ-палатки, рвут одежду. Дождь льется за шиворот, хлюпает в сапогах. Ледяные брызги стегают, словно крапива.
— Душ Шарко! — говорит Мельников.
— Так начинался всемирный потоп! — откликается Аня.
То ли кажется Ане, то ли взаправду — дождь соленый на вкус, словно ветер доносит с моря штормовые соленые брызги… Да нет, просто губы соленые от пота, да и до бурных волн Балтики теперь далековато.
Всю ночь хлещет ливень. Только под утро слитный гул дождя и ветра начинает распадаться на отдельные звуки — вой ветра, скрип сосен, журчание воды. На рассвете все стихает, только глухо звенит капель. Плавает в промозглом сизом тумане мокрый, ощетинившийся лес.
В неласковом свете ненастного утра Аня видит исхлестанные, осунувшиеся и сизые лица, воспаленные глаза товарищей. Почти у всех высыпали нарывы и фурункулы. Зину колотит лихорадка. Но Аню и тут не покидает хорошее настроение — она давно поняла, как важно быть веселой в самые грустные минуты, как важно не нагонять на друзей тоску убитым видом, а подбадривать их взглядом, словом, улыбкой. А попробуй изобразить бодрость духа, улыбаться натощак да когда немцы кругом шастают! Но все-таки и самой куда легче, когда не поддаешься страху и унынию. И Аня порывисто хватает Зину за иззябшую руку, такую худенькую и слабую на вид, сжимает ее, греет на ходу в своей руке.
— Ничего, Зинок! — шепчет она с улыбкой. — Зато немцы в такой лес не сунутся!
Но ливень кончается, и в лесу скоро раздаются голоса, стучат топоры, завывают электропилы, тарахтят тракторы. Теперь, когда полевые работы кончены, все свободные руки в деревне мобилизованы на лесозаготовки. Для немецкой обороны нужен лес.
Часовые «Джека» совсем близко от себя видят пожилых цивильных немцев. Ими командуют баулейтеры из военно-строительной организации Тодта, одетые в оливкового цвета трофейную форму — форму бывшей чехословацкой армии, со свастикой на нарукавных повязках. Организация Тодта строила автострады рейха и линию Зигфрида. Теперь возводит «Восточный вал»…
Группа ползком перебирается подальше, размещается в высоком папоротнике у забора лесного фольварка. Тут «Джека» поджидает новое испытание. На богатом фольварке то и дело что-нибудь варят, и немыслимо аппетитные запахи доводят голодных разведчиков почти до исступления. Хозяева фольварка, готовясь к эвакуации, забивают свиней и баранов и коптят ветчину, грудинку, колбасы и окорока в коптильне, выложенной во дворе. Есть от чего сойти с ума. Голодные разведчики глотают слюну. А в уши лезет смертный поросячий визг. Этот визг несется над всей Восточной Пруссией…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
