«Ты совсем другое дело, — усмехнулся тогда Довик, а своим близняшкам сказал: — Не обращайте внимания. Это я шучу. Где ваше чувство юмора?»
Ну, не важно. Он отвез их в Сде-Бокер («Мы знаем, куда ты поедешь отсюда, папа, — сказали они ему, — и мы тоже хотим туда поехать») и продолжил свой путь на юг один. Миновал Мицпе-Рамон и котловину, над которой он высится, пересек Мейшар, спустился в Паран, пересек и его и добрался к Цихору. Тут он свернул направо на грунтовую дорогу, помеченную на карте красным (если вас удивляет эта моя осведомленность, то я все это видела потом на карте), и спидометр показал ему, что он на месте. Есть такие мужчины, которым достаточно указать координаты и точное расстояние, и им уже все ясно, они спокойны, у них есть все необходимое. А с другой стороны, заберешь у них координаты, и они беспомощны.
Он подъехал к акации, которая стояла точно в том месте, где должна была стоять, среди множества других акаций. «Ее красота — вот что окончательно убедило меня, что это то самое дерево, — сказал он мне, когда вернулся. — Она действительно была самой красивой в своем окружении». Приблизившись, он увидел, что все снаряжение Эйтана на месте, никто ничего не тронул, как будто даже воры знали, что здесь произошло, и поэтому ни к чему не прикоснулись: палатка все еще стояла закрытой и ждала хозяев, и холодная газовая горелка тоже их ждала, и навес для тени был все еще отброшен в сторону, и несмятые лежали два матраца, на которых никто не успел поспать. И раскрытый справочник птиц, который я потом изучала, чтобы понять, каких птиц мой маленький мальчик видел и узнал перед смертью и какие птицы видели и узнали его.
Довик положил все в пикап, накрыл полотнищем, нашел следы Эйтана и Неты и пошел по этим следам. Следы отца и сына, которые спокойно шли по склону наверх, смешались со следами отца, который возвращался назад бешеным бегом, точно по тому же пути. Отпечатки ног идущего человека выглядят совершенно иначе, чем отпечатки ног человека бегущего, тем более если он несет на руках умирающего ребенка, тем более если этот умирающий ребенок — его собственный сын и он виноват в его смерти. Такие вещи сильно влияют на характер следов. По следам можно многое узнать, даже настроение того, кто их оставил.
Довик пошел по следам следов, поднялся вместе с ними на хребет — по диагонали, как и положено — и добрался до того места, где змея укусила Нету, а Эйтан убил змею. Тут он нашел и фотоаппарат — тот из-за всей этой суматохи, и к счастью, немного скатился со склона и остановился у камня, который к тому же большую часть дня давал ему тень. Он нашел даже тот камень, которым Эйтан размозжил голову эфы, и то место, из которого этот камень был извлечен и где остался оголенный светлый участок земли. Я знаю все это, потому что через несколько недель после его поездки изменила свое мнение и попросила Довика съездить туда опять со мной. Но тут уж мой добрый и старший брат вдруг стал возражать: «Зачем тебе это, Рута? Ведь ты сама говорила, что не вынесешь этого». Он, кстати, неплохо передал мои интонации. А потом еще попытался убедить меня, что там уже не на что смотреть. Наверняка прошло наводнение и все смыло.
Он сказал мне все это, а я устроила ему сцену осиротевшей матери и младшей сестры, которую ему не забыть. Даже Бялик, наверно, не представлял себе таких мать и сестру. Это было подражание медведице, потерявшей своего ребенка, дикой лесной медведице, ревущей так, что слышал весь поселок. Не пугайтесь, Варда, я сейчас буду подражать самой себе, орущей на него: «Что за наводнение ты придумал, Довик?! Откуда сейчас наводнение?! Сейчас лето, и ты отвезешь меня туда немедленно, иначе я сама поеду искать ваши идиотские координаты, и ты будешь виноват, если со мной тоже что-нибудь случится».
Извините. Я прошу прощения. Я вам уже говорила — время от времени из нашего двора несутся крики и вопли, которые поставляют пищу для всех ушей и всех ртов в мошаве, и то был один из таких случаев. И этот, сейчас, тоже.
Ну, не важно. Мы отправились туда и по дороге почти не разговаривали, но по радио передавали хорошие песни, и мы присоединялись, я вторым голосом, а Довик — первым, и так, в конце концов, добрались до той акации, которую выбрал Эйтан, — дерево действительно было и красивым, и тенистым, — а оттуда пошли к тому месту, где змея укусила Нету, и Довик сказал: «Ну вот, Рута, это здесь и случилось». И надо вам сказать, что я выдержала это испытание с честью, а на обратном пути мы даже заехали в Сде-Бокер, навестить Дафну и Дорит, и те очень обрадовались нашему приезду, хотя не его причине. Я тоже была очень рада их повидать, потому что с тех пор, как Нета умер, а они уехали, мы остались совсем без детей, и это было ужасно. Двор опустел. У меня было более чем достаточно детей, которых я учила в школе, но это было совсем не то. Я не из тех учительниц, которые называют учеников «мои дети». Они не наши.
«Папа повез тебя на то место, где умер Нета?» — спросили они, точнее — то ли спросили, то ли констатировали, и я сказала, что да. Конечно, это обязанность братьев и право матерей.
А через несколько недель мы поехали туда еще один, последний раз, потому что дедушка Зеев тоже вдруг захотел побывать на том месте, где погиб его правнук. Ему тогда уже исполнилось восемьдесят, и заметно было, что ему нелегко в пустыне, что это место ему не по душе — незнакомые цветы, все вокруг желтое и сухое, песчаное и открытое, но следы еще виднелись, и Довик показал ему их, и дедушка пошел вдоль вади, смотрел, и проверял, и спрашивал. А спустя несколько месяцев, на праздник Суккот[94], в тех местах прошел неожиданный и сильный дождь, вызвавший сильное наводнение. Серьезный был дождь, в Негеве многие годы такого не бывало. Вышли из берегов все тамошние ручьи — и Цнифим, и Цихор, и Паран, и Кархум, — я, как вы, наверно, понимаете, смотрю иногда на карту тех мест и уже выучила наизусть цвета всех дорог и названия всех вади…
То был первый дождь, который прошел с тех пор, как Нета умер, и вообще первый дождь в том году, и он начался именно там, в пустыне, не в Галилее, и не на Голанах, и не у нас в мошаве, где тоже изрядно дождливо. Именно там, в тех проклятых сухих песках. Пошел дождь, прошло наводнение — и все стерлось. Бог освободился от всех других своих дел и в течение нескольких часов не умертвлял и не возрождал, не спаривал и не разлучал, не унижал и не возвеличивал, не поднимал коров из Нила[95], не выводил медведиц из леса[96], не возлагал грехи детей на отцов и грехи отцов на детей[97]. Нет, Он только вернулся на место преступления и уничтожил все его следы и свидетельства.
Глава двадцать пятая
Древний человек и огонь
(еще один рассказ для Неты Тавори, и тоже рассказанный его матерью)[98]
1
Много-много лет назад, в вади дедушки Зеева жил древний человек.
Так его звали, потому что в те времена у людей еще не было имен.
Дедушки Зеева тогда еще не было и его харува тоже. Но вади уже было, и на другой его стороне была пещера, и она была его домом.
Древний человек очень любил эту пещеру.
Летом у него была там приятная и прохладная тень, а зимой она защищала его от дождя.
Но зимой приходили также тучи, и солнце исчезало, и бывали не только дожди, но и снег валил, и град, и ветер задувал в вади, свистел меж скал и уносился к вершинам гор. Древний человек сидел у входа в пещеру, смотрел наружу, и ему было холодно.
Очень холодно.
Страшно холодно.
Он забрался глубоко-глубоко внутрь пещеры, но это не помогло.
Он надел медвежью шкуру, но и это тоже не помогло.
Он обнял свою жену, древнюю женщину, и накрыл ее и себя медвежьей шкурой, и это было очень приятно и, кстати, даже помогло, но лишь немного и на короткое время.
2
В один прекрасный день сказала древняя женщина древнему мужчине:
— У нас кончилась еда, и ты должен пойти и принести что-нибудь поесть.
— В такой холод? — спросил он. — Там, снаружи, льют ливни, завывают ветры, бушуют бури.
— Ничего не поделаешь, — сказала она и засмеялась. — Иначе нам придется есть друг друга: ты съешь меня, а я съем тебя.
Древний человек очень-очень любил древнюю женщину.
Он не хотел есть ее и не хотел, чтобы она съела его. Поэтому он вышел и пошел, и шел, и искал, и искал, и шел, а дождь хлестал ему в лицо, и ветер морозил его тело.
Но он искал, и шел, и не отдыхал ни минуты.
И вдруг, прямо над ним, сверкнула молния и послышался могучий грохот грома и огромное дерево возле него зажглось и заполыхало желто-красным огнем.
Древний человек никогда до этого не видел огня.
Он испугался и упал на землю, но тут же поднялся и закричал:
— Чудовище… желтое чудовище… нет… красное чудовище!
Древний человек никогда раньше не видел и чудовищ, но это слово показалось ему очень подходящим.
