Судебный исполнитель воспользовался паузой, чтобы подойти к свидетельскому месту и наполнить мой стакан водой. Я тут же сделал глоток.
Закон гласит, что человека нельзя признать ограниченно вменяемым в деле об убийстве только на основании наличия у него заболевания и связанного с ним нарушения психики. Между заболеванием и действиями убийцы должна быть определенная связь. По закону эта связь должна быть обусловлена одним из трех конкретных видов психической дисфункции. Должна быть нарушена способность понимать значение своих действий, осознавать их противоправный характер и контролировать их.
Если бы моя оценка преступления давала ответы только на вопросы «зачем?», она не была бы особенно полезной для суда при рассмотрении вопроса о наличии одного или нескольких таких нарушений. Зная только то, что целью Пола было достижение сексуального удовольствия и для этого его жертва должна была страдать, нельзя разобраться, понимал ли он значение своих действий и способен ли был их контролировать. Я должен найти объяснение другого типа, которое отвечает на альтернативный вопрос, предложенный Деннетом: «Как такое могло произойти?»
Описание психического процесса, приведшего к поведению, расскажет о том, как это произошло. Построение такого описания – задача, отличная от постановки диагноза. Она требует бо́льших умственных усилий, но в то же время приносит и больше пользы. Моя цель – создать модель функционирующей психики Пола. По мере того как эта модель начинает обретать форму, я проверяю ее. Будет ли этот воображаемый разум делать то, что совершил, согласно свидетелям? Если нет, модель нужно пересмотреть.
Сотрудники полиции, расследующие преступление, берут показания у свидетелей, чтобы составить отчет о событиях, произошедших до преступления и сразу после него. Как и полиции, мне интересно узнать, что сказал и сделал обвиняемый. Но здесь наши интересы расходятся. Полицейским необходимо найти свидетельства против подозреваемого. Есть ли доказательства того, что он совершил преступление? Если да, определение чего точно является не моей компетенцией, то моя задача – выяснить, почему обвиняемый совершил преступление; ответить на вопросы «зачем?» и «как такое могло произойти?» с конкретной ссылкой на психику Пола, а не только на модель психики человека с диагнозом «садистическое расстройство личности».
К счастью, показания свидетелей – это не просто скупое описание действий и слов обвиняемого в преддверии убийства. Строчка за строчкой я просматривал все показания, чтобы выделить то, что характеризует действия и поведение Пола. Особенно полезны поведенческие шаблоны, которые прослеживаются в показаниях: они имеют особый вес при формировании моей модели сознания Пола.
Важными свидетелями были два человека, работавшие вместе с Полом на автобазе в день убийства. Если в его поведении было что-то необычное, они должны были это заметить. Может быть, он был рассеян или раздражителен? Или заметили, что он то и дело смотрит на часы?
Пола арестовали только через две недели после преступления, и поэтому его коллеги не были уверены в ответах, но не припомнили чего-то необычного. Пол работал водителем грузовика и не имел обыкновения приходить на автобазу задолго до начала смены. Когда он появлялся в здании, то вел себя дружелюбно, и, насколько они могли вспомнить, тот день ничем не отличался от предыдущих. Однако полиция была уверена: Пол знал, что собирается сделать, задолго до совершения преступления. На жестком диске его ноутбука были обнаружены садистские фотографии.
Судебный патологоанатом не смог точно определить положение жертвы и преступника по кровоподтекам на шее, но, по всей видимости, они стояли лицом друг к другу.
В протоколе вскрытия методично описаны доказательства жестокого сексуального насилия. Как бы я ни придерживался аналитического подхода к пониманию насилия, чтение заключений патологоанатома или рассказов жертв сексуального насилия – а я их читаю, готовясь давать показания в уголовном суде, – часто вызывает содрогание. Я не могу просто отрезать часть своей личности – отца и мужа. Не менее подвержен я и эмоциональной реакции отвращения. Это непроизвольная и немедленная реакция, а не та, которая рождается в результате анализа преступления или его последствий для жертвы. Именно эти эмоции вызывают всеобщее желание крайне сурово наказать сексуальных маньяков. Эта реакция также является результатом психического процесса, который объясняет, какие границы установлены обществом между приемлемым сексуальным поведением и осуждаемым.
Половой акт по взаимному согласию может быть жестоким. Для некоторых сила и причинение боли – необходимые компоненты сексуального удовольствия. Иногда садомазохизм по обоюдному согласию приводят в качестве доказательства уровня аморальной вседозволенности. Но какова бы ни была позиция людей относительно этических норм подобного поведения, оно не порождает такой же острой реакции, как изнасилование или педофилия. Насильники и педофилы зачастую вызывают настолько сильное отвращение, что их считают абсолютным злом, а их поступки – не заслуживающими оправдания. Мой опыт работы с сексуальными преступниками в тюрьмах и лечебницах показывает: степень отклонения их поведения от социальных норм свидетельствует о том, насколько мощными являются силы, управляющие их психикой.
– Я этого не планировал, – сказал мне Пол.
Он уже говорил, что его любимые фантазии при мастурбации содержат сцены пыток до потери сознания, и я не мог игнорировать доказательств того, что по крайней мере одному из предыдущих изнасилований предшествовало тщательное планирование. Однако в разговоре о гибели Изабель он был последователен, настаивая, что не собирался причинять ей боль, пока они не занялись сексом.
Я все еще пребывал в сомнениях.
– Правильно ли я вас понял? До того, как вы вошли в дом Изабель, вы не планировали ее убивать.
Он ответил утвердительно.
– Не напомните, каким образом все изменилось?
Намеренно расплывчатый вопрос препятствует заготовленному ответу. Он также означает, что инициатива принадлежит пациенту; меня интересует, какие слова он выберет.
– Знаете… Я думал об этом… Не могу сказать, когда именно я решил это сделать.
Он не уточнил, что именно сделал, и я это отметил. Использование слова «это» или какого-либо эвфемизма вместо более конкретного описания – не редкость. Я стараюсь не перегибать палку в толковании. Возможно, это просто случайная вариация в использовании слов. С другой стороны, я не должен упустить подсказки о том, как работает его психика. Я сделал мысленную пометку. Даже если проявляется закономерность, невозможно дать единственно верное объяснение. Возможно, преступление – это напоминание о его обстоятельствах, и непризнание того, что он сделал, может быть способом уменьшить сожаления. Или же Пол, как и большинство из нас, автоматически испытывает резкое отвращение при воспоминании о реальном проявлении сексуального насилия. Может ли такая реакция возникнуть у человека, совершившего сексуальное насилие?
Я хотел, чтобы Пол продолжил размышления. По возможности я предпочитал не прерывать его рассказ. Я кивнул и вопросительно поднял взгляд от своих записей.
– Может быть, это было… Не знаю… возможно, в глубине души я думал об этом до того, как туда попал?
Он не был уверен и высказал предположение в виде вопроса, но мне показалось, что он пытается точнее описать свое внутреннее состояние в то время.
Я много раз участвовал в дискуссиях с коллегами о том, было ли преступление спланированным или импульсивным, как будто это два взаимоисключающих состояния ума. Но это не так. Ментальное сопровождение наших действий – это смесь эмоциональных векторов, движущихся в разных направлениях с разной силой.
– Знаю, это какая-то бессмыслица… – продолжил он.
Я скептически отношусь к объяснениям, которые с первого раза выглядят четкими, логичными и внутренне последовательными. Я призвал Пола продолжать, даже если ему это кажется бессмыслицей.
– Наверное, в глубине души я знал, что это произойдет… Я не хотел об этом думать… Отталкивал эти мысли… Когда мы занимались сексом, все это было во мне. Я не мог ничего остановить. Я хотел лишь этого. Этот взгляд… страх в ее глазах… когда я увидел его, пути назад уже не было… Я говорил, что размышлял об этом?
Я кивнул.
– Знаете, теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это должно было случиться. Это был просто вопрос времени.
Я снова поднял на него вопросительный взгляд. На этот раз у Пола, казалось, отсутствовали эмоции. Он смотрел сквозь меня. Я откладывал разговор о преступлении сколько мог, но теперь понял, что Пол не заговорит о нем по собственной инициативе.
– Вы готовы продолжить? – спросил я.
Одними губами он выговорил «да», как будто ему не хватало воздуха, чтобы произнести это слово. Мне не хотелось, чтобы он сменил ход беседы. Пол казался более понимающим, чем раньше. Пересказ его слов позволил бы снять напряжение и не отклониться от темы, но я знал, что не следует мешать его размышлениям, отвлекая собственными предположениями. Ссылаясь на свои записи, я пересказал его слова с искренним интересом. Пол снова сосредоточился.
Пол рассказал мне, что, как только начал испытывать сексуальное влечение, он возбуждался, когда
