— А что там? — спросила я и проследила за направлением его пальца. На полу между полками темнели мамины скульптуры — те самые, что я приняла на хранение от семейства Инуи. Сказочный баку, подаренный им на свадьбу, большеглазая кукла к рождению их дочери и три абстрактные фигурки, которые мама отослала им перед тем, как ее забрали.
— Вот сюда смотри, — добавил старик.
Хотя баку и кукла при падении уцелели, три остальные работы местами растрескались. Но звал меня старик вовсе не за тем, чтобы сообщить о поломке. А чтобы показать мне то, что проглядывало из-под трещин.
— Ну-ка, ну-ка… — озадачилась я, бережно подняла фигурки с пола и выстроила на верстаке. Мы присели на стулья и примерно с минуту пытались разглядеть через трещины, что же спрятано у статуэток внутри.
— Может, все-таки вытащить? — не выдержала я.
— Да видно, придется, — кивнул старик. — Иначе ничего не поймем. Только будь осторожна! Вдруг там что-то опасное?
— Это вряд ли… Только не в маминых работах!
Осторожно, орудуя только большим и указательным пальцами, я извлекла на свет три предмета один за другим.
Первый являл собой продолговатый листок бумаги, свернутый в несколько раз. Пожелтевший, истертый на сгибах. С буквами и цифрами, прочесть которые удавалось с трудом.
Второй объект оказался металлическим. Продолговатый брусок, похожий на шоколадный батончик. С рядами каких-то дырочек по бокам.
И наконец, третьим объектом был полиэтиленовый пакетик с горстью каких-то белых таблеток внутри.
— И все это мама прятала в своих скульптурах? — удивленно спросила я, разложив предметы на верстаке.
— Похоже на то, — пробормотал старик и медленно обошел верстак по периметру, изучая объекты под разными углами. Все обломки скульптур я собрала и аккуратно разложила на краю столешницы. Но сколько в них ни копалась, больше ничего не нашла.
— Неужели Инуи об этом не знали?
— Если бы знали, наверняка рассказали бы и тебе.
— И то верно… Значит, целых пятнадцать лет это все хранилось внутри скульптур и никто ни о чем даже не подозревал?
— Да, скорее всего.
Подперев ладонями щеки, мы сидели и молча глядели на таинственные предметы. Старая керосиновая печка, как всегда, грела плохо. В окошко под потолком бились снежинки, и никакого неба не просматривалось. Лишь иногда еле слышно потрескивал лед на реке.
«Да ведь это вещи — из тех, что мама прятала в ящичках комода под лестницей!» — осенило меня. Бумажный листок, металлический брусок, белые таблетки… На первый взгляд — ну, что между ними общего? Но в каждой вещице ощущалась своя особая притягательность. Прелесть сдержанного достоинства, которое нельзя потерять.
— И что нам теперь с ними делать? — спросила я.
— Хороший вопрос…
Старик потянулся правой рукой к металлическому бруску, попробовал взять. Но его пальцы вдруг задрожали и сомкнулись в пустоте, не достигнув цели.
Снова и снова он пытался коснуться предметов на верстаке, но каждый раз как-то странно промахивался.
— Что с вами? — удивилась я. Спохватившись, старик схватился левой рукой за правую и вернул ее на колено.
— Так, ничего. Просто очень волнуюсь, глядя на все эти… чудеса.
— А с рукой у вас что? Позвольте, я посмотрю!
— Да нет, ерунда… Не стоит внимания.
И он развернулся чуть боком, пряча правую руку от моих глаз.
— Вы, наверное, устали. Бог с ним, с подвалом! Давайте сегодня отдохнем.
Он молча кивнул.
— Но это нужно отнести в убежище к R… Я уверен, вещи такого рода могут существовать только там.
* * *
— А твоя мама создавала еще какие-нибудь скульптуры после получения повестки — и до того, как ее забрали? — спросил меня R.
— Сложно сказать… — ответила я, комкая пальцами покрывало. Все три найденных в подвале предмета лежали теперь в ряд на кровати. — Думаю, если что и успела, то как раз те три, что под конец и послала Инуи. Все, что она оставила отцу или мне, было создано гораздо раньше.
— И больше она нигде своих работ не хранила?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Разве только на даче, выше по реке. Но туда я уже несколько лет не заглядывала. Теперь там, наверное, сплошные руины…
— Значит, это там, я уверен! Место, где твоя мама держала свои работы. А еще точнее — прятала в них вещи, которые исчезали. Чтобы Тайная полиция не нашла.
Он уперся ладонями в край кровати, закинул ногу на ногу. Пружины жалобно скрипнули.
— Так вот почему ящички старого комода опустели неведомо когда?
— Именно.
Первым он взял бумажный листок. Развернул его, поднес к моим глазам. Держа на ладони так бережно, будто чувствовал: еще немного — и тот рассыплется.
— Помнишь, что это? — спросил он.
— Нет, — со вздохом ответила я.
— Это билет на паром.
— «Билет… на паром»??
— Ну да. Смотри… Буквы, конечно, совсем поблекли, но вот здесь напечатано, куда он направляется и сколько стоит поездка. Это — билет для того, чтоб доплыть до большого острова далеко на севере. Все покупали такие билеты и садились на паром. Тот самый паром, на котором работал механиком наш старик.
Я затаила дыхание и уставилась, не мигая, на замусоленный клочок бумаги. На полинявшей картинке элегантный паром бороздил морские волны. Как же он назывался? Когда на нем жил старик, краску, которой было написано название, совсем разъело соленым ветром. И разобрать их стало так же невозможно, как и на этой картинке.
— Мне кажется, я что-то вспоминаю… словно что-то всплывает из глубины памяти на поверхность. — Глаза мои защипало. Страшно хотелось зажмуриться, но я заставляла себя смотреть на картинку и дальше, боясь, что размытые образы погрузятся обратно в пучину. — То есть это даже не воспоминания. Скорее, просто смутные ощущения. Совсем не такие плотные и яркие, как у вас… Их приходится выдавливать из себя, иначе они снова уйдут на дно.
— Выдавливать? Ну давай попробуем… Вспоминай все, что можешь, любые отрывки!
Он положил ладонь на мое колено, и наши плечи соприкоснулись.
— Вспоминается только одно… Где и как покупали этот «билет», как им пользоваться, какой в нем смысл — я понятия не имею. Но сама эта бумажка, свернутая точно так же, лежит в одном из ящичков старого комода в подвале под лестницей… Когда тянешь ящик за ручку, тот выдвигается — и края бумажки подрагивают, как от испуга. Но мама берет ее и разворачивает, так же бережно, как только что делали вы… В подвале, как всегда, ночь. В окошко под самым потолком заглядывает луна. Вокруг валяются куски дерева, камня и гипса. Река за домом журчит чуть слышно, словно бормочет ночь… Мамина ладонь — сильная, теплая, вся в мелких шрамах от зубила — перепачкана глиной. Кажется, она протягивает мне этот «билет». Я сначала смотрю то на него, то на маму, будто сравниваю их друг с дружкой… А потом беру его — осторожно, двумя пальцами. И сердце чуть не выскакивает у меня из груди, но не от радости и не от любопытства. Скорее от страха, что сейчас он выскользнет из моих пальцев и растворится в окружающей пустоте. Но мамина улыбка все подбадривает меня… Я не могу понять, отчего мама так оберегает его, ведь это просто клочок бумаги, не отличимый от мусора в нашей урне. Но не хочу разочаровывать маму и обращаюсь с ним так же бережно, как она…
Выплеснув из себя все это без остановки, я захлебнулась словами и согнулась пополам. Стараясь выдавить из памяти все, что можно, я сосредоточилась так сильно, что едва не задохнулась. Резкая боль прошивала грудь, отдаваясь в ребрах.
— Не насилуй себя… Отдохни. — Он положил «билет» обратно на кровать и подал мне чашку с чаем. Запасы чая иссякали, и пили мы уже, скорее, подкрашенную воду, но чтобы восстановить дыхание, даже она была очень кстати.
— Вот и всегда у меня так. Ничего не могу вспомнить так, чтобы вас порадовать.
— Глупости. Дело не в том, чтобы зачем-то радовать меня. А в том, чтобы разбудить твое уснувшее сердце.
— Уснувшее сердце?.. Хорошо бы оно просто спало, а не исчезло совсем.
