– Не может быть, Виктор Николаевич! Я сам видел…
– А я вам говорю, что они здоровы.
Потом Викниксор повернулся к классу.
– Ребята, Еонин и Черных переводятся в пятый разряд за симуляцию болезни и отлынивание от занятий. Пусть это послужит вам уроком. В следующий раз больные должны представлять удостоверение лекпома.
Янкель и Японец уже стали в строй. У дверей остался стоять незнакомый парнишка в серой куртке.
Викниксор вспомнил о нем и отрекомендовал:
– А это ваш новый товарищ Ельховский Павел… Ельховский, – обратился он к новичку, – стань в ряды.
Новичок смущенно и нерешительно подошел к строю.
– Стань по ранжиру, после Черных, – сказал Костец.
Строй разомкнулся, и Ельховский стал в спину Янкелю. Сзади него оказался Японец.
Викниксор вышел из зала, зачем-то вызвав и Костеца.
– Как тебя зовут, сволочь? – спросил Японец у новенького.
– Почему сволочь? – удивился тот. Голос у него оказался тонким и каким-то необыкновенно писклявым.
– Почему сволочь? – переспросил Японец. – Да потому, что, гадина, мы из-за тебя засыпались. Не приди ты, ничего бы не было.
– Не логично, – пропищал Ельховский. – Я не виноват, что так случилось.
– «Не логично»… А тут изволь в пятом разряде сиди, – вмешался Янкель, не успевший даже подзавернуть хлебных огрызков и предвкушавший удовольствие просидеть без отпуска, а следовательно, и впроголодь, в течение пяти недель.
В зал вошел Костец. Был он хмур и насуплен, – по-видимому, получил от начальства выговор.
– Смирно!
Снова класс заходил вкруговую по залу. Снова из-под пальцев Бессовестина полились звуки марша:
Увидела французаИ хвать его за пузо, –Она, онаГолодная была.
Японец злился. Он чувствовал, что сам виноват в случившемся, но, желая выместить на ком-нибудь злобу, стал преследовать новичка Ельховского. Он наступал новичку на ноги, отчего у того сваливались тряпичные домашние туфли, и украдкой шпынял его кулаком в спину… Ельховский сперва решил не обращать внимания на выходки Японца, но, когда эти выходки стали переходить меру, он запищал:
– Отстань!
Японец еще больше обозлился и с силой наступил на ногу новичка. Ельховский дернул ногой, застежка туфли лопнула, и туфля осталась на полу.
Выходка Японца была бы замечена, и он был бы еще больше наказан, не прозвени в этот самый миг звонок.
Ребята, наблюдавшие еще во время маршировки за преследованием Японцем новичка, обступили Ельховского.
Тот сидел на корточках, склонившись над разорванной туфлей. Лицо его сжалось в гримасу: казалось, что вот-вот он расплачется.
Но он не заплакал. Вместо этого он стал чихать. Чихал он как-то особенно, корчил лицо, жмурился, и звук чоха у него получался какой-то необыкновенно нежный:
– Апсик!..
Чихал он часто, с определенными промежутками. Ребята окружили его и смотрели с недоумением и любопытством.
– Что это с ним? – испуганно спросил Японец.
– Чихает, – ответил Янкель.
– Вижу, что чихает, а зачем чихает?
– Так, должно быть, привычка… наследственность.
– Чихун, – сказал кто-то.
Купец нагнулся и больно щелкнул Ельховского в затылок. Тогда выступил Ленька Пантелеев.
– Чего издеваетесь над человеком? – сказал он. – Тебя небось, Купец, не мучили, когда новичком был?!
Класс расхохотался.
– И смешного ничего нет, – покраснев, заявил Пантелеев. – Нечего хвастаться своей гуманностью, хорошим отношением к новичкам, когда сами их бьете… Разве не правда?
Никто не ответил. Все молчали, молчание же, как известно, служит знаком согласия.
Ельховский тем временем напялил искалеченную туфлю, поднялся, чихнул в последний раз и, тоскливо оглядев ребят, остановил признательный взгляд на Пантелееве.
В коридоре, когда ребята расходились по классам, Пантелеев подошел к новичку.
– Будем сламщиками, – сказал он. – Сламщиками у нас зовут друзей. Будем друзьями… Идет?
Ельховский не ответил, только кивнул головой. Пантелеев протянул сламщику руку, тот крепко пожал ее.
* * *Панька Ельховский родился в Смоленске.
Панькин отец, учитель начальной городской школы, принадлежал к числу тех людей, которых не любит начальство. Начальство не любит людей слишком умных, замкнутых и свободомыслящих. Панькин отец был умный и свободомыслящий: он принадлежал к местному социал-демократическому кружку. За это он был отстранен от должности учителя, проще сказать – изгнан. Он целиком отдал себя революционному делу, семья же голодала, дети росли. Отец искал работы, но не мог найти ее. Мать стирала в господских домах, мыла полы. Детство Паньки – нерадостное детство.
В 1917 году Панькиного отца убили на улице казаки. Панька жил с матерью, потом мать отдала его в приют; там он пробыл до 1921 года. Потом старший брат Паньки, краском, поехал в Питер в Военную академию, а через полгода выписал в Петроград и семью – мать, сестру и братишку Паньку. Панька пожил с месяц, не больше, дома и забузил, забузил отчаянно, так как был истериком. Брат попробовал воздействовать на него сам – не помогло; тогда он обратился в отдел народного образования. И Панька попал в Шкиду.
Шкида его встретила недружелюбно, но потом, узнав поближе, полюбила крепко, пожалуй крепче, чем кого-либо. Он был парень добрый, необыкновенно отзывчивый, по-шкидски честный, а главное – любил бузить. Буза же была, как известно, культом поклонения шкидцев.
На другой день после прихода Ельховского Шкида должна была совершить еженедельное паломничество в баню. Все четыре отделения выстроились в зале, устроили перекличку. Не хватало одного новичка. На его розыски был послан Алникпоп. Через минуту он вернулся и, подойдя к Викниксору, что-то сказал ему. Викниксор покраснел, сорвался с места и побежал в четвертый класс. Панька Ельховский сидел на новом своем месте, за партой Пантелеева, и читал книгу. При входе Викниксора он даже не поднял головы. Викниксор мгновение стоял ошеломленный, потом закричал:
– Встать!
Ельховский посмотрел на него, отложил книгу, но не встал.
– Встать, тебе говорят! – уже заревел завшколой.
– Чего вы кричите-то? – не повышая голоса, проговорил Панька и встал, держась руками за крышку парты.
– Ты почему не идешь наверх? – гневно спросил Викниксор, подходя к Панькиной парте. Тот, не двинувшись с места, ответил:
– А что мне там делать?
– Что делать? В баню идти, вот что. Все уже собрались, а ты тут прохлаждаешься. Не думай, что ты здесь можешь делать что хочешь… Пожалуйста, не рассуждай, а марш наверх!
– Ничего подобного, – ответил Панька и, сев за парту, углубился в чтение.
Викниксор, как тигр, кинулся к нему и впился руками в плечи.
– Нет, ты пойдешь, скотина! – заревел он и вытащил Паньку из-за парты.
Панька стал отбиваться. На шум сбежались воспитатели и ребята.
– Я тебе покажу!.. – кряхтел Викниксор и пытался вытолкнуть Паньку в коридор. Тот вырвался красный, взлохмаченный.
– Подлец! – заорал он, потом сморщил лицо и заплакал.
Викниксор, тоже красный и помятый, поднял голову и, отдуваясь, прошипел:
– Пятый разряд!
Потом вышел из класса.
Этот случай создал славу новичку. Никто не понимал, почему он отказался идти в баню и забузил, но это, по шкидскому мнению, и было верхом геройства: бузить ради бузы. С этого момента никто уже не думал обижать его, хотя обидеть его мог всякий. Был он мягкотел и лишь в редких, неизвестно чем вызванных случаях делался вспыльчив и груб, да и то лишь по отношению к начальству.
В те дни четвертое отделение увлекалось книгами Федора Сологуба. В одном из романов этого некогда известного писателя выведен женоподобный мальчик Саша Пыльников. Японец указал товарищам на сходство Ельховского с этим типом. Паньку прозвали Сашей Пыльниковым, взамен утвердившегося было прозвища Чихун…
Впоследствии звали его еще и Недотыкомкой, Бебэ, Почтелем, но обычно звали Сашкой. Многие даже не знали, что настоящее его имя – Павел.
Улиганштадт
Лингвистическая справка. – О гостинице на Дуврском шоссе. – Улигания. – Географическое положение. – Политический строй. – Диктатор Гениальный. – Наркомбуз. – Мирная жизнь империи. – Война. – Мобилизация. – Волнения в колониях. – Летучий отряд. – Революция. – Амнистия. – СССР в Шкиде.
Слово «хулиган» – происхождения английского. В старой Англии, как говорит легенда, в начале девятнадцатого века проживало семейство Хулигэн. Владели эти Хулигэны постоялым двором на Дуврском шоссе. На постоялом дворе останавливались лорды, графы, купцы с континента и просто заезжие, люди. Легенда рассказывает страшную вещь: ни один человек, приютившийся под кровлей гостиницы Хулигэн, не вышел оттуда. Семейство Хулигэн заманивало гостей, грабило и убивало их.
