— Глупости! Никогда не слышала о вашем хозяине. У него не может быть ничего интересного для меня.
— Уверены? — выдержав паузу, спросил Керью.
— Совершенно, — ответила Аннетта. — Думаете, я не понимаю, — добавила она шепотом, — что это очередная ваша глупая шуточка!
— То есть вы не хотите получить обратно эту вещь? — Повар достал из кармана вышитую сумочку.
Монашка тут же просунула руку сквозь прутья и попыталась выхватить ее.
— Ladro![25] Откуда она у вас? Отдайте!
Джон ловко убрал розовый бархат так далеко, чтобы Аннетта видела, но не могла дотянуться.
Катерина услышала возню и привстала со скамьи.
— Суора? Что случилось?
Собеседники замерли.
— Все в порядке, синьора! — крикнула бывшая карие, не оборачиваясь.
— А почему так долго?
На лице «графини», обрамленном черным покрывалом, была написана крайняя скука. Казалось, дама не знает, что делать. Аннетта решила, что Катерина не должна слышать их разговор.
— Дело запутанное, насчет моих драгоценностей. Вы были правы, синьора. Пожалуйста, еще минутку, мы почти закончили.
Природная лень компаньонки победила: она снова села на скамейку.
— Прекрасно, суора, но поторопитесь, не могу же я потратить на вас целый день!
Керью протянул Аннетте сумочку.
— Вы обронили ее вчера в саду. И так быстро убежали, что я не успел вернуть.
Девушка молча взяла «сувенир» из гарема, погладила вышивку, поднесла сумочку к уху, словно морскую раковину.
— Я ничего не брал, там было пусто, — поспешил оправдаться Джон, заметив ее выражение лица.
— Пусто? Плохо искали. — Аннетта с трудом развязала шнурок дрожащими пальцами и растерянно взглянула на Керью. — А я весь монастырь вверх дном перевернула!
Потянула за нитку, вытащила шелковую подкладку, двумя пальцами достала сложенный в несколько раз крошечный листок бумаги и показала мужчине.
— Бумажка…
— Не просто бумажка. Стихотворение.
— Стихотворение?
И все эти хлопоты — из-за клочка бумаги с несколькими строчками на нем?! Керью разглядел бисерный почерк, будто пером водило бестелесное существо. Но промолчал, чтобы не тревожить девушку. Времени в обрез, еще надо успеть выведать то, за чем пришел. Вернуться в конвент среди бела дня, да еще под столь неубедительным предлогом — затея рискованная. Вторая «сестричка» могла в любой момент узнать монаркино. Джон в панике пытался придумать, что сказать, лишь бы еще немного побыть рядом с Аннеттой.
— Это вы написали?
— Нет. — Девушка вздрогнула.
— Позволите прочесть? — Керью чувствовал себя полным идиотом.
Суора поднесла листок к губам и аккуратно убрала в тайник за подкладку. Джон не мог оторвать от девушки глаз: лебединая шея, крошечная родинка, похожая на мушку, изгиб скул. Необычный разрез глаз: чуть раскосые, почти миндалевидные.
— Похоже, эти стихи вам очень дороги.
— Их написала подруга, которую я потеряла навсегда. И просила сохранить.
— Она тоже была монахиней?
— Ну что вы, — съязвила клирошанка, склонив голову набок. — Я должна была передать стихи ее возлюбленному.
Она говорила так, словно никогда раньше не думала о подобном.
— Но вы храните их?
— Пока. Он живет очень далеко. А я…
Аннетта многозначительно положила руку на разделявшую их решетку. Керью не сдержался и накрыл ее ладонь своей. Девушка будто со стороны услышала свой собственный резкий вдох.
Они молча смотрели друг другу в глаза.
Аннетта знала, что надо убрать руку, но не смогла. Его взгляд ласкал ее… щеки, волосы, слегка приоткрытые губы.
— Прекратите!
— Что?
— Просто перестаньте, — зажмурилась она.
А когда размежила веки, Джон не отвел взгляда. В его глазах — голод и нежность.
— Клянусь, я не причиню вам вреда… ни за что на свете.
Они стояли так близко, что клирошанка чувствовала его дыхание кожей. В дальнем углу зашуршал соглядатай. Аннетта подпрыгнула, будто ее ужалила оса. Суора Катерина, снова на ногах, спиной к ним, беседовала с кем-то, стоящим за дверью.
— Мне надо идти…
Аннетта обернулась и увидела очертания двух фигур. Появление второй монахини, тихое перешептывание встревожило девушку.
— Нужно уходить…
— Подождите, прошу! — Керью понял, что упускает последний шанс. — Позвольте задать один вопрос…
— Нет времени. Пожалуйста, уходи, пока тебя никто не заметил. — Суора отвернулась.
— Алмаз, Голубой Султан, — вырвалось у Джона.
Вообще-то он собирался спросить, не мог ли видеть ее в гареме в Константинополе. Аннетта резко обернулась, глядя на него широко открытыми глазами.
— Что тебе известно о Голубом Султане? — Она обеими руками вцепилась в решетку, аж костяшки пальцев побелели.
Но, увы, было уже поздно. Вдалеке раздался скорбный звон колоколов капеллы.
— Суора! — зашуршала накрахмаленными юбками Катерина.
Девушка даже не обернулась.
— Суора Аннетта! — резко повторила монахиня. — Звонят к молитве, вы что, оглохли?
Но подруга Селии не отпускала решетку. «Это она, — подумал Керью. — Но откуда ей известно об алмазе?»
Джон беспомощно смотрел, как «графиня» увлекает прочь его подспудную мечту.
ГЛАВА 27
Аннетта, будто в тумане, шла за суорой Катериной. Она не скоро поняла, что для полуденных молитв еще рановато. Придя в себя, обратила внимание, что колокола звучали необычно: долгие, скорбные удары.
Полумрак капеллы наполняли резкие запахи. Обычно здесь бывшей узнице гарема было очень спокойно, но не сегодня. Девушка вместе с другими одетыми в черное женщинами прошла внутрь, не замечая, что творится вокруг, и заняла привычное место рядом с самыми молодыми клирошанками Франческой и Урсией.
«Голубой Султан! Невероятно, невозможно!»
Франческа сразу же заметила тревогу Аннетты и сочувственно положила ей руку на плечо.
— Уже знаешь?
— Что? — не поняла та. Потом, немного придя в себя, переспросила: — Что знаю?
— Об аббатисе, конечно. По-моему, тебе нехорошо, сестра. Ты такая бледная.
Аннетте пришлось напрячь волю, чтобы продолжить разговор.
— А что с ней случилось?
— Ты правда не знаешь? Ее преподобие, — быстро перекрестилась Франческа, — отошла в мир иной. Всего полчаса назад. Пусть земля ей будет пухом.
— Суора Бонифация? Умерла? Нет, мы же беседовали всего несколько дней назад! — Девушка с трудом воспринимала происходящее.
— Это случилось так внезапно… Poverina![26] — вздохнула монахиня. — Говорят, лихорадка. У суоры Кьяры та же самая болезнь. Наша добрая матушка была святой! Да упокоится ее душа с миром.
