— Через неделю в Англию отплывает торговый корабль.
— Уезжаешь?
— Да.
— Не бросай его сейчас!
— Пиндар сам приказал оставить его. — Повар задумчиво поглядел в темную воду канала. — И вообще, я уже сделал все, что в моих силах.
— Съезди в монастырь! Поговори с той монахиней, может, она что-то знает!
— Не могу, — сдавленно прошептал Керью.
— Что?!
— Я не могу вернуться туда.
— Но почему?
Мужчина не ответил.
— Боишься? Не похоже на тебя, — поддразнила его Констанца. — Знаю, для монаркино у нас предусмотрено суровое наказание, но никогда бы не подумала, что…
— Боюсь? Я? — сердито оборвал ее Джон. — Конечно, не боюсь. Просто… сложно объяснить… Пусть Амброз съездит. Он знает одну из монахинь. Сегодня мы были там, и он собирался расспросить ее…
Керью вдруг спохватился: он позабыл выведать у Амброза, что тот узнал от сестры-художницы.
— Амброз Джонс? — воскликнула Фабия в изумлении. — Это надутый индюк в желтом тюрбане, этот… павиан! Ты правда думаешь, что ему можно доверять?
— Джонс мне нравится не больше твоего. Но оказывается, он собирает информацию для Левантийской компании. Они с Пиндаром давно знакомы. Помочь Полу — в его интересах, — объяснил юноша, хотя ему до сих нор было нелегко вспоминать об унизительном промахе.
— А ты уверен, что правильно разгадал синьора Амброза? — процедила женщина. — Можешь доверять ему, а я не собираюсь. Поверь, я знаю таких мужчин. Им интересна только avarizia. Жадность. Для кого еще он собирает сведения? И что он собирает, кроме сведений? Подумай об этом! Наверняка не только для Левантийской компании или старого друга Пола.
Она взволнованно схватила Керью за руку.
— Ты должен поехать, Джон! Должен вернуться на остров и поговорить с монахиней!
Тот молча отдернул кисть, но куртизанка поняла, что своего добилась.
— Только пообещай, что не полезешь через стену, — смягчилась Констанца. — Ради всего святого, Джон Керью, войди на этот раз через ворота.
— Через ворота? — натянуто улыбнулся монаркино. — Я сам найду способ попасть в конвент, а ты пока…
— А я пока поеду в Гвидекку и тоже постараюсь что-нибудь разузнать.
— И если получится…
— Пришлю посыльного.
Джон ушел. Констанца молча смотрела ему вслед. Вдруг почувствовала себя одинокой. Подошла к столику налить вина и заметила нетронутые Таро. Одна для него, другая — для нее.
По спине куртизанки пробежал холодок. Она замерла.
Встряхнулась. Глупая женщина! Это же просто забава! Детская игра.
Фабия не помнила, которая из карт предназначалась ей, поэтому быстро перевернула обе. Снова они.
Ни с чем не спутаешь.
Любовники.
Смерть.
Какие любовники? И чья смерть?
Констанца содрогнулась и снова перетасовала колоду.
ГЛАВА 26
— К вам посетитель, суора.
На следующий день Аннетту пригласили в салон. Странно, что не привратница. Оторвавшись от мытья кисточек суоры Вероники, девушка с изумлением увидела сестру Катерину. За глаза она таких называла «графинями»: аристократка без малейшей склонности к духовной жизни. Недавно бывшая наложница узнала, что такова и сама аббатиса Бонифация. К этой же группе относилась суора Пурификасьон и еще с полдюжины монахинь.
Красота ботанического сада, относительная мягкость, если не сказать распущенность управления делали конвент очень популярным среди благородных семей Венеции.
Когда Аннетта вернулась в монастырь, суора Катерина, почти ее ровесница, роскошно одетая, вечно в золоте, благородная до кончиков ногтей, поразила девушку. Как и другие монахини-аристократки, Катерина обращалась к себе подобным — среди которых были ее тетка и несколько кузин — «синьора» или «моя дорогая», а не «суора» или «сестра». Никто из них не носил монашеские одеяния из общего гардероба, как требовал устав. Всю одежду Катерина привезла с собой в кассоне: шелка, кружева и превосходное белье, украшенное монограммами и достойное приданого невесты.
Но Аннетту удивляло не столько качество ее одежды, сколько то, как «графиня» ее носила: черное покрывало сдвинуто на затылок, личико обрамляют светлые локоны; башмаки на высоком каблуке; глубокий вырез платья подчеркивает округлости небольшой груди; на поясе — украшенный изумрудами и рубинами крест.
Увы, в первые дни после возвращения из Константинополя бывшая конверса совершила непростительную ошибку: не только почти затмила Катерину (кружева, башмаки, шелковые чулки с непростительной золотой нитью), но еще и хотела с ней подружиться. Дворянки дали ей понять, что такой выскочке не место среди клирошанок, не то что в их благородной компании. Даже самое большое за всю историю конвента пожертвование, три тысячи дукатов, не изменило их отношения к девушке. Поэтому она научилась не замечать безжизненных глаз, в которых плескались гордыня и вздорность.
Но сейчас «графиня» неуверенно застыла на пороге комнаты суоры Вероники.
— К вам посетитель, суора.
Гордячка придерживала двумя пальцами подол платья, чтобы не испачкать его в пыли, а другой рукой прижимала к носу кружевной платочек, чтобы не вдыхать запах краски. Мастерскую разглядывала с таким любопытством, будто впервые видела. Аннетта иногда по вечерам замечала, что Катерина гуляет по аллее лимонных деревьев под ручку с какой-нибудь кузиной, но в гербарии и уж тем более в мастерской Вероники клирошанка не появлялась никогда.
— Вас ожидают, сестра, — повторила она. И добавила, заметив недоумение во взгляде Аннетты: — Есть известия от некоего Просперо Мендозы.
Катерина была на полголовы ниже Аннетты, но всегда умудрялась смотреть на девушку сверху вниз. Под черными одеяниями богатой клирошанки тихо шуршали отделанные кружевами шелковые нижние юбки, волочась по каменным плитам. «Даже в такую жару на ее платье ни пятнышка, — с завистью подумала бывшая наложница, — будто тело постоянно обдувает бриз с лагуны».
Следуя за провожатой, Аннетта удивлялась, почему ее позвала на встречу не привратница суора Кьяра. Обычно «графини» считали такие мелкие поручения ниже своего достоинства и всеми правдами и неправдами старались от них отделаться. Богачки посещали обязательные молитвы в капелле, а остальное время проводили, нанося друг другу визиты: сидели у кого-нибудь в келье, кушали фрукты и сласти, присланные родственниками с материка. Их совершенно не интересовал сад, а сестер вроде Вероники и Аннунчиаты, с огрубевшими от земли руками и испачканными краской платьями, «графини» открыто презирали. Устав конвента соблюдать они даже не пытались, и все это знали.
