Покинув больницу, Люсиль вновь поселилась в маленькой квартирке на улице Предпринимателей. (Жюстин убедила хозяйку принять Люсиль обратно.) На какое-то время совершеннолетняя Манон переехала к маме.
Я не знаю, как Люсиль удалось найти работу ассистентки в агентстве коммуникаций. Она выздоравливала, сосредотачивалась на главном, на словах, на поступках, на ежедневных заботах, на поездках в метро, на своей работе за компьютером, на отношениях с коллегами. Люсиль навещала доктора Ж. раз в неделю и звонила ей, если чувствовала себя нестабильно.
Мало-помалу Люсиль расширяла свои границы, делала все больше и больше.
Она стала увлекаться растениями – разводить цветы, поливать, подрезать, удобрять. Вскоре ставни маминой квартиры утопали в листьях и благоухающих бутонах.
Люсиль обновила гардероб, сделала модную стрижку.
Люсиль стала встречаться с друзьями, развлекаться с ними.
Люсиль купила помаду, всегда носила ее с собой и красила губы несколько раз в день.
Люсиль стала ходить на каблуках.
Люсиль гуляла по Парижу – с нами или без нас.
Люсиль снова стала читать и писать.
Люсиль открывала окно и подставляла лицо солнечным лучам.
Люсиль поменяла зубы.
Люсиль купила духи Miss Dior.
Люсиль стала рассказывать анекдоты, шутить, остроумно и хлестко высказываться о разных событиях.
Люсиль стала смеяться.
Люсиль вместе с Манон поехала к друзьям в Дорсет.
Люсиль присутствовала на семидесятом дне рождения Лианы и видела, как мать в облегающем зеленом комбинезоне легко и непринужденно садится на шпагат.
Люсиль поехала с подругой в Индию (путешествие произвело на нее огромное впечатление).
Люсиль стала читать прессу и влюбилась в Йошку Шидлоу (критика из журнала «Телерама»), которому написала одно или два письма.
Люсиль сменила старую стиральную машину на новую.
Люсиль на несколько дней слетала в Санкт-Петербург и вернулась, очарованная городом.
Люсиль познакомилась с новыми людьми (она всегда умела отыскать в толпе ущербного страдальца, человека, способного в определенной степени разделить ее безумие и тем самым помочь ей).
Люсиль влюбилась в фармацевта и попыталась его соблазнить – безуспешно.
Несколько месяцев Люсиль жила с Эдгаром, художником-акварелистом, которого старалась отучить от алкоголя – напрасно. Тем не менее Люсиль надолго сохранила глубокую привязанность к Эдгару.
Люсиль часто заводила новых любовников.
На этот раз лечение не превратило маму в заводную куклу, не обрекло ее на затворничество и равнодушие. Может, все дело в литиуме и других препаратах, но мне хочется верить, что в Люсиль проснулись новые силы – силы сопротивления.
На Рождество в Пьермонте, где мы собрались вокруг закусок и деликатесных блюд, разодетые и веселые, произошло событие, достойное войти в анналы истории.
Атмосфера перед рождественским ужином всегда немного напряженная: собираются люди, мигают лампочки, сверкают игрушки, кто-то что-то не дожарил, кто-то заранее опрокинул на рубашку стакан вина, в общем, легкостью и непринужденностью и не пахнет. Год за годом мне казалось, что члены моей семьи с трудом переносят друг друга, два часа времени вместе для них – предел. На этот раз поводом для спора послужил приезд первой жены Варфоломея, которую Жорж терпеть не мог, но которая настояла на своем присутствии в Пьермонте на Рождество, хотя Варфоломей появился уже в компании новой жены.
Мы все недоумевали, но, впрочем, первая жена Варфоломея вызывала у нас симпатию, а потому ненависть Жоржа выглядела как-то неуместно.
Когда началось застолье, Жорж окончательно вышел из себя, вскочил со стула, произнес одну из своих убийственных язвительных и весьма эффектных фраз и был таков.
В этот момент Лиана, которую я никогда в жизни не видела в слезах, разрыдалась. Лиана закрыла лицо руками, и вдруг все присутствовавшие за столом, один за другим, словно выстроенные фишки домино, которые кто-то случайно толкнул ногой, – заплакали.
А затем Лиана открыла лицо, сияющее и гладкое, одарила нас прекрасной улыбкой и сказала:– Ну, все! Все в порядке.
Девяностые годы для меня – знаковый этап, этап возвращения Люсиль к нормальной жизни. Именно такую Люсиль узнали наши дети, именно такую Люсиль узнали ее новые друзья – многие из них понятия не имели о том, что маме довелось перебороть.
Не знаю, как связаны две Люсиль – Люсиль «до» и Люсиль «после». Картинки из детства, из юности, из больниц, из счастливой жизни – все перепутано, и соединить свои собственные восприятия я не способна.
Но – ничего.
Люсиль перевалило за сорок, она стала зрелой женщиной, статной, с пышными формами. Глядя на Люсиль, люди восторгались и считали, что раньше она блистала, вот только обстоятельства жизни сбили ее с ног. Роковые обстоятельства. Люсиль скользила по тонкой грани, грациозно и уверенно, экстравагантно по отношению к самой себе.
У Люсиль были причуды, фобии, приступы ярости, приступы тоски, она любила болтать всякую чушь, в которую сама едва ли верила, у нее скакали мысли, она подшучивала, отпускала колкости, нарушала правила, играла с огнем. Люсиль обожала плыть против течения, вести себя бестактно, бросать нам вызов, задирать нас, самоутверждаться.
Люсиль не любила толпу, большие застолья, избегала общества, вела беседы лишь тет-а-тет, в узком кругу или во время прогулки. Люсиль сохраняла загадочность и скрытность, никогда не говорила о личном, глубокие чувства со дна своей беспокойной души она берегла для избранных. Болезненная скромность у Люсиль граничила с показной бесшабашностью.
Нам пришлось вновь учиться верить Люсиль, не бояться новых приступов, выслушивать ее бравады, блажь, ее фантазии, ее опасения, уважать ее бессмысленные разглагольствования, не думая при этом о болезни. Люсиль училась сдерживать себя, жонглировать собственными возможностями, гнать от себя печали и тоску. При малейшей надобности Люсиль обращалась к доктору Ж.
В эти годы Манон, наконец, оторвалась от Люсиль и начала свою жизнь – переезжала с места на место в поисках тихой гавани.
Я стала работать, встретила отца своих детей, поселилась вместе с ним, свила свое гнездо и зажила очень счастливой жизнью.
Мы с Манон повзрослели, окрепли, поняли, что в жизни все очень хрупко, нестабильно и может в любую минуту разрушиться.
Люсиль следила за нашей жизнью, приглашала нас на ужин, приходила в гости по выходным. Люсиль не из тех матерей, что звонят через день и требуют подробных отчетов обо всем на свете. Вместе со мной или с Манон мама любила прогуляться, посидеть где-нибудь, выпить.
Когда по праздникам мы ездили в Пьермонт, Люсиль еле сдерживала враждебность. Она замыкалась в себе, реагировала агрессивно, резко, недоверчиво. В семье мама держала ухо востро.Люсиль предпочитала общаться с братьями и сестрами у них дома или у себя. С каждым она поддерживала теплые отношения, полные любви, благодарности и горечи. Люсиль нельзя было назвать простым человеком – она всех норовила подчинить своему ритму и своей системе ценностей.
В течение нескольких недель мама очень беспокоилась о Лизбет, которая, согласно сплетням друзей, хотела совершить самоубийство. Вот уже много лет старшая сестра жила на Юге. Ее дети и дети ее второго мужа давно покинули дом. Накануне своего пятидесятилетия Лизбет заявила, что ей все надоело и стареть она не желает. За пару недель до юбилея Лизбет уволилась с работы и разобралась с важными делами. Члены семьи знали, что Лизбет страдает депрессией, ее поведение вызывало у друзей тревогу, телефон в доме звонил, не переставая. Накануне дня рождения две подруги приехали к Лизбет и заночевали, наплевав на мнение хозяйки. В день юбилея дети устроили Лизбет праздничный сюрприз, который тронул ее до слез. После торжества друзья пожили в доме Лизбет несколько дней и заставили ее снова ощутить легкость бытия.
Следующим летом Люсиль отправилась погостить к сестре – так она потом делала каждое лето.
Когда я разговаривала с Лизбет о самоубийстве Люсиль, тетя со свойственным ей сарказмом сказала: «Видишь ли, Люсиль вечно меня во всем опережала! Даже покончила с собой раньше меня!»
Люсиль в своей маленькой квартирке занималась ремонтом, перестановкой и цветами, в общем, порхала. В моей семье любят слово «порхать»: для нас «порхать» – значит пытаться охватить все, не охватывая ничего, а только разбрасываясь по мелочам. Люсиль порхала, и мы радовались ее энергии.
В метро Люсиль боролась за единственное свободное место – будто оно принадлежало ей по праву, ей, как выжившей, как спасшейся и как больной.
А как Люсиль ходила по улице! Твердым шагом, но чуть наклонив спину, грудью вперед – пробиваясь сквозь толпу, протаранивая толпу.
