Самым осведомленным оказался повар, который рассказал, что водку покупали на деньги, вырученные от продажи казенного имущества. Наши продукты хранились в отдельном строении. Ключ от этого склада был у повара, однако по первому же требованию конвоиров он был вынужден открывать его. Конвоиры забирали со склада все, что хотели, давая повару обманные обещания, что все вернут на место сразу же, как только получат собственные пайки. Было бы излишним говорить, что они и не думали выполнять свои обещания. Когда мне рассказали об этом, я сразу же забрал ключ себе. Каждое утро я лично выдавал повару продукты на день. Никому ни под каким предлогом не разрешалось входить на продуктовый склад без моего разрешения и в мое отсутствие. Конвоирам новые порядки явно не понравились, но они не осмеливались просить у меня ключ или требовать, чтобы я выдал им что-нибудь из продуктов.
Они попробовали решить проблему по-другому. Как они заявили, недавно вышел приказ, согласно которому им полагались специальные пайки, куда входили жареная рыба, картофельное пюре, кофе и белый хлеб. Нам такие продукты выдавались в ограниченном количестве. Они предназначались для той категории заключенных, у которой были обнаружены болезни желудка или зубов. В обход меня охранники потребовали от повара, чтобы он обеспечивал их этими продуктами, иначе ему придется отправиться на лесоповал.
— Я сбегаю за ключом, — отговорился повар и побежал за мной.
— Мы не можем делиться с вами своими продуктами, — снова заявил я. — Я не могу нарушать указания врачей лагеря.
— По новому приказу нам полагается специальный паек, — настаивала охрана.
Это была явная ложь. Но я притворился, что верю в нее.
— Тогда, наверное, дополнительные продукты для вас скоро поступят.
Мои оппоненты начали выходить из себя. Они повернулись к повару, почувствовав, что с ним будет справиться легче.
— Вот он будет готовить для нас, иначе тебе будет плохо.
— Уверен, что он с удовольствием сделает это. Вы только дайте ему продукты, и он приготовит для вас все, что пожелаете. Но я не позволю ему забрать ни одного грамма продуктов с нашего склада.
Коля, тот, что был болен туберкулезом, пообещал пристрелить меня, но я успел уже изучить его и не испугался. Благодаря директору колхоза НКВД я чувствовал себя здоровым и был в хорошей физической форме. И у меня не было ни малейшего желания пресмыкаться перед этими мерзавцами. В их присутствии я повернулся к повару и приказал:
— С этого момента приказываю тебе готовить только то, что скажу я. И не смей выполнять больше ничьих распоряжений, кроме моих.
Если бы Коля и его напарник, помимо вороватости, обладали еще и смелостью, они пристрелили бы меня на месте, а потом заставили бы повара подтвердить сочиненную ими историю о том, что я попытался напасть на них. Но они, помимо всего прочего, были еще и изрядными тугодумами. А мои предшественники были такими уступчивыми, что конвоиры пришли в изумление от моей дерзости. Я продолжал наступать, заявив, что по возвращении в Смоленск должен буду обо всем доложить дежурному офицеру и доктору, после чего охранники тут же испугались и пошли на попятную.
После некоторых раздумий они решили атаковать на другом участке, и наша следующая битва разыгралась по поводу «нормы выработки». Потерпев поражение на одном направлении, эта парочка мошенников решила, что сможет заработать себе средства на жизнь, продавая нашу продукцию на сторону. Они объявили, что военнопленные работают недостаточно старательно. Объявлялось, что дневная норма будет составлять по четыре кубических метра древесины на человека, а тех, кто не будет с ней справляться, перестанут кормить. Тем самым эти плуты хотели добиться от нас переработки — с тем чтобы перепродавать излишки заготовленной древесины. Но я точно знал, что дневная норма выработки зависела от толщины снежного покрова.
— Дневная норма составляет четыре кубометра только летом, — стал протестовать я. — Зимой же норма составляет два с половиной кубометра в хорошую погоду и только один кубометр, в случае если толщина снежного покрова превышает полметра. Сейчас глубина снега более метра, что гораздо больше нормы, к тому же стоят морозы больше тридцати градусов. Кроме того, вы, наверное, забыли, что вопросы питания здесь решаю я.
И снова охранникам пришлось отступить, как только обнаружилось, что они блефуют. Но взгляды, которые они бросали на меня, не сулили ничего хорошего. Моя моральная победа была временной, и стоило мне лишь на время потерять бдительность, как эти люди поспешили этим воспользоваться. Когда пришло время отправиться в лагерь за продуктами, они взяли вместо меня в Смоленск другого человека, который не знал русского языка и, следовательно, не мог ни о чем рассказать лагерному начальству, как собирался сделать я.
Когда Коля вернулся из Смоленска с продуктами для пленных, все спали после тяжелого рабочего дня в лесу. Он прибыл примерно в полночь с пьяными воплями. С помощью дубины он выгнал заключенных из барака и заставил их бежать на станцию и забрать оттуда продукты. Станция находилась примерно в двух километрах, но, поскольку Коля не позволил людям обуться, осыпая самых медленных ударами, большинство побежало на станцию в носках или даже босиком. Я спал в маленькой комнатке рядом с кухней, где мы жили вместе с поваром и санитаром. Коля постарался не разбудить меня, и когда я все-таки проснулся, то, узнав о его пьяной выходке, едва накинув китель и сапоги, со всех ног бросился в сторону станции. Однако команда несчастных уже успела отбежать довольно далеко.
Они почти прибыли на место, когда я их догнал. Не обращая внимания на Колю, я скомандовал всем немедленно остановиться. Тем, на ком не было обуви, я приказал немедленно возвращаться в лагерь. Сам Коля был настолько пьян, что не сразу понял, что происходит, и часть людей успела благополучно убежать обратно. Увидев это, Коля пришел в ярость. Он бросился на меня, потрясая дубиной и громким голосом выкрикивая ругательства. Но той снежной ночью я, в отличие от него, был абсолютно трезв и спокоен, как тот огурец в поговорке. Я увернулся от удара и сам впечатал свой кулак в лицо конвоира. От звука моего удара вдоль сосен по лесу прокатилось эхо. Дубина отлетела в сторону, а сам Коля упал на спину и замер, неуклюже растянувшись вдоль дороги, ведущей на лесосеку. По его щеке поползла струйка крови. Был ли я первым немцем, который после окончания войны ударил русского? Если нет, то что стало с моими предшественниками?
Один из пленников крикнул мне:
— Скорее беги на станцию. Он убьет тебя, когда придет в себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
