За три года до этих событий, по дороге из Рима, Клеопатра повстречалась под палящим апрельским солнцем с другим осторожным путником. Хотя Октавиан путешествовал как частное лицо, по дороге к нему «неостановимым широким потоком» стекались все новые добровольцы. История его возвращения в Рим изобилует весьма красочными подробностями. Едва отряд вышел на Аппиеву дорогу, небо впервые за долгие недели прояснилось, и вышло солнце, окруженное радужным венцом. Наследник Цезаря и его последователи почти не знали друг друга. Сенаторы встали на его сторону — охотнее, чем ветераны недавних походов — в надежде, что восемнадцатилетний политик отомстит за «бойню на Форуме». Однако Октавиан никому ничего не отвечал и, пока не добрался до владений Марка Антония, продвигался вперед «осторожно и без лишней спешки». Бледный провинциальный юноша с белобрысыми бровями, сросшимися на переносице, не хватал звезд с неба. Он прожил в Риме совсем немного, не имел ни военного опыта, ни политического авторитета. Даже внешне Октавиан был слаб и невзрачен. И такому человеку досталось наследство величайшего из римлян.
Погожим утром следующего дня Октавиан явился на Форум, чтобы вступить в права наследства. Оттуда он отправился к Марку Антонию, который принял выскочку в саду своей роскошной виллы лишь после долгого унизительного ожидания на улице. Как нетрудно догадаться, появление соперника не доставило Марку Антонию — соратники уже звали его Цезарем — особой радости. Если Клеопатру появление Октавиана в Риме немного встревожило, для Антония оно было просто оскорбительно. У двоих мужчин, — учитывая, что Марку Антонию было сорок лет, у мужчины и мальчишки — каждый из которых полагал, что наследство Цезаря по праву принадлежит ему, состоялся неприятный разговор. Октавиан, поначалу учтивый и сдержанный, под конец беседы позволил себе хорошо подготовленный приступ сдержанного гнева. Он явно репетировал свой монолог заранее. Даже разговаривая с женой, наследник Цезаря предпочитал записывать тезисы, а потом читать их вслух. В тот день он изложил их четко и хладнокровно. Почему не стали преследовать убийц Цезаря (на самом деле их помиловали. Марк Антоний председательствовал в Сенате, когда рассматривался вопрос об амнистии)? Почему иные злодеи не только не получили по заслугам, но и сделались наместниками в провинциях или военачальниками? Октавиан призвал старшего товарища «повести его за собой, дабы свершить отмщение». А если Антоний не собирается этого делать, не будет ли он так любезен уступить дорогу другим? Между прочим, он мог бы стать политическим наследником Цезаря, если бы вел себя немного осмотрительнее. Что же касается наследства материального, то не соблаговолит ли его собеседник отдать золото, предназначенное для государственных нужд? Тут Октавиан добавил, что Антоний может «оставить себе на память что-нибудь ценное», но это предложение больше походило на обвинение.
Марк Антоний был вдвое старше Октавиана. Он «много лет честно служил Цезарю» и за это время сумел заработать громкую, но вполне положительную репутацию. Антоний давно присвоил наследство Октавиана, точно так же, как в свое время разрушил виллу Помпея, раздав друзьям дорогую мебель и уникальные ковры. Ему не следовало напоминать о том, что человек, которого он почитал больше всех на свете, не пожелал сделать его своим преемником. Слушать нотации жалкого выскочки он не собирался. Сдержав ярость, Антоний злым, пронзительным голосом напомнил мальчишке, что власть в Риме не передается по наследству. Из-за этого Цезаря и убили. Он отчаянно рисковал, добиваясь, чтобы Цезарь был погребен с подобающими почестями, и стремясь увековечить его память. Благодаря ему, Антонию, у Октавиана есть то, что раньше принадлежало Цезарю: имя, семья, богатство и положение. Никаких объяснений он давать не будет, ибо заслуживает благодарности, а не обвинений. Не удержавшись, Антоний добавил своей речи немного яду, напомнив, что молодому человеку «не пристало говорить со старшим в таком тоне». И вообще Октавиан сильно заблуждается, если полагает, будто Марк Антоний жаждет власти или ревнует дерзкого юнца к наследию Цезаря. «Я потомок Геракла, и этого мне достаточно», — заявил Антоний. Крепкий, широкоплечий, по-своему красивый, с пышной копной волос, он и вправду походил на героя древности. Что же касается денег, то их давно нет. Почтенный отец Октавиана оставил фамильную сокровищницу практически пустой.
Узнав об итогах аудиенции в саду, Сенат в полном составе вздохнул с облегчением: сильнее войны между двумя наследниками Цезаря в Риме боялись только одной вещи. У Антония был большой политический вес. Октавиана уважали, даже любили. По пути приветствовать его собирались огромные толпы. Страшнее вражды племянника Цезаря и его любимца мог быть только их союз. Антоний ни на миг не забывал об этом во время разговора в саду. Для Октавиана римская политика была внове, но он уже начал понимать, что толпа жаждет распри, выдумывает кумиров, чтобы потом с азартом их свергать, страстно науськивает противников друг на друга. Так оно и было. А самым главным поджигателем розни по праву мог считаться Цицерон, всегда готовый, по выражению современника, очернить благородного, искусить властного, оклеветать сильного.
Цицерон назвал их противостояние постыдной тяжбой слабости с подлостью. На самом деле все было куда сложнее. Убийцы Цезаря Кассий и Брут все еще были в силе. Сын Помпея, талантливый молодой полководец, оставался в Испании с изрядной частью римского флота. На стороне Секста Помпея была отцовская слава; нельзя было исключать, что он захочет отомстить и вернуть утраченное наследство (у Секста Помпея тем более был повод для мести, что подростком он видел, как его отца обезглавили у египетского берега). Был еще Марк Эмилий Лепид, правая рука Цезаря, разделивший с ним ужин накануне роковых ид и имевший не меньше оснований, чем Антоний, считать себя его преемником. Он контролировал большую часть войска. У каждого легиона был свой консул. В армии на удивление быстро росла популярность Брута[39]. Один Октавиан остался без поддержки военных.
Самый влиятельный человек в Риме после убийства Цезаря, Цицерон, оказался в таком же замешательстве, что и Клеопатра. К кому примкнуть? Сохранить нейтралитет — то была пятая гражданская война на памяти оратора — не представлялось возможным. Цицерон имел исчерпывающее представление обо всех сторонах конфликта и не питал симпатий ни к одной. Октавиан образца сорок четвертого года показался ему маменькиным сынком, нелепым ничтожеством без каких бы то ни было перспектив. «Сейчас он слишком молод, а каким станет с годами, судить сложно», — ворчал Цицерон. Худосочного Октавиана — в городе румяных здоровяков — и вправду трудно было представить полководцем или вождем. Подумать только, мальчишка хотел стать чуть ли не консулом и при этом наивно верил, будто в Риме умеют хранить секреты! (Заметьте, восемнадцатилетнего юношу никто не принимает всерьез, а ведь Клеопатра в таком возрасте уже правила Египтом).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
