Сергею ничего не оставалось делать, как направиться к выходу. Им овладела какая-то странная, до нелепости абсурдная мысль: почему-то казалось, что Свирский сейчас возьмет и скажет: «Проводите-ка заключенного в его камеру».
Однако Свирский напутствовал его совсем иначе:
— И помните, Ростовский, день сюрпризов для вас только начался…
Если бы Сергей не пропустил этих последних слов мимо ушей, возможно, он как-то сумел бы подготовиться к тому страшному удару, который ждал его дома.
Глава двадцать вторая
В половине десятого он был уже дома. Вернее, возле дома, так как до квартиры дойти так и не успел. Поставив машину под своими окнами — везти ее в гараж просто не было сил: за день он устал, как собака, — у входа в подъезд Сергей совершенно неожиданно столкнулся со знакомой почтальоншей, которая обычно обслуживала их район. Она окинула его суровым взглядом и проворчала:
— Ну наконец-то! Я к вам уже третий раз захожу. Делать мне больше нечего, как в свой выходной по ночам телеграммы разносить!
Сердце его словно обдало кипятком.
— Телеграммы? Какие телеграммы?
— Обыкновенные! Нате, распишитесь, вот здесь.
Она сунула ему квитанцию с огрызком карандаша. Не глядя, Сергей поставил привычную закорючку. Рука дрожала, его бил нервный озноб.
Телеграмма? От кого? Оттуда, из Огней? По расчетам, Катюша уже девять часов как должна находиться под опекой доктора. Послание наверняка от него.
Продолжая ворчать, она всучила ему телеграмму и заковыляла прочь. А он, едва сдерживая сердцебиение и сгорая от нетерпения, развернул долгожданное послание — и при свете ночного фонаря прочитал следующее:
«Девочки в поезде нет. Проводник страшно перепуган. Клянется, что была. Следов так и не нашел. Немедленно выезжаю. Твой друг».
Казалось, что в голове взорвалась водородная бомба. Он тупо смотрел на этот проклятый листок бумаги — и ничего не видел. В глазах стоял черный туман, буквы расползались, самым невероятным образом сплетались в какие-то замысловатые фигуры и каббалистические символы, а потом растворялись — чтобы тут же проявиться вновь.
Самое страшное, что могло случиться, все-таки случилось. Катюша исчезла. Ее похитили. Было совершенно очевидно: Свирский провел очередную свою «операцию», и провел блестяще.
Сердце пронзила тупая боль. Он зажмурился, до хруста в зубах сжал челюсти и застонал. Не застонал — завыл, от отчаяния и бессилия — так, как воют, наверное, одинокие старые волки в длинные морозные зимние ночи.
Ноги несли его неизвестно куда. Он не отдавал себе отчета, где он сейчас находится, куда идет, сколько времени уже шатается по темным пустым дворам. Мир перестал для него существовать, остался только он один — он и его отчаяние.
Бедная, бедная девочка! Где она сейчас, маленькая, беспомощная, такая родная и такая далекая? Жива ли?.. О, нет, даже мысль об этом не имела права на существование, не говоря уже о каких бы то ни было вопросах, хотя бы и обращенных к самому себе. Жива — иначе все, все, все теряло смысл.
В памяти внезапно всплыли последние слова Свирского. «День сюрпризов для вас только начался». Им вдруг овладела дикая ярость, какая-то животная жажда крови. Он убьет этого мерзавца! Прямо сейчас, сию минуту, вернется назад, в их великосветский притон, и снесет ему башку, размозжит череп, затопчет ногами! Выпотрошит, как последнюю свинью! А потом доберется и до Орлова. Эти подонки не имеют права жить.
Не имеют. И не будут — в этом он готов был поклясться. Однако таким путем он не спасет Катюшу, напротив, подвергнет ее жизнь еще большему риску. А жизнью ее рисковать он не имел права.
Мир вновь обретал свои привычные очертания. Он огляделся — и вдруг почувствовал, как откуда-то изнутри, из самых потаенных глубин его существа поднимается, растет что-то мощное, могучее, некий сгусток энергии, концентрат воли, разума, силы.
Голова была совершенно ясной, мысли работали быстро и четко.
Действовать! Действовать с умом, тщательно взвешивая каждый свой шаг. Только он один может спасти Катюшу, свою маленькую девочку. И он спасет ее, спасет несмотря ни на что, даже если весь мир вокруг него рухнет, сгинет, полетит в тартарары, ко всем чертям.
Однако прежде всего он должен был узнать, что же в конце концов хочет от него Свирский. Сергей был уверен: этот мерзавец не заставит себя долго ждать и наверняка скоро объявится. Слишком долго держать в заложницах маленькую девочку — это весьма и весьма рискованно.
Он остановился. В десятый раз перечитал телеграмму. «Твой друг», — гласила подпись. Твой друг. Друг, который всегда готов прийти на помощь, в любую минуту, даже самую страшную. «Немедленно выезжаю». Он уже едет, уже в пути, уже мчится ему на помощь.
Сергей понимал: в этой ситуации без твердой, надежной руки друга ему не обойтись. Оставалось только ждать.
Он направился к дому. В пустую, холодную квартиру, возвращаться в которую совсем не хотелось. Что он скажет Тамаре Павловне? Правду? Нет, правду он сказать не мог.
Войдя в свой подъезд, едва освещенный вздрагивающим светом люминесцентной лампы, он тяжело зашагал по ступенькам. Ехать на лифте почему-то не было желания. Он шагал и думал, какая же все-таки подлая эта штука — жизнь.
А, может быть, заявить в милицию? Как никак, криминал налицо: похищен ребенок. Однако, что он сможет доказать? Указать на Свирского как на похитителя? Глупо. Тот от всего откажется. «Какая девочка? Не знаю я никакой девочки. Вы что на меня повесить собираетесь? На меня, заслуженного хирурга и представителя самой гуманной профессии! Ростовский? Какой Ростовский? В первый раз слышу. Что? Почка? Никакой операции я не делал. Это же абсурд, чистейшей воды абсурд! И наветы господина Ростовского. Требую привлечения его к ответственности за клевету на честного человека!» Да никто его заявления всерьез и не примет. Да, девочку они будут искать, это их обязанность — только не там, где нужно. И не найдут. Объявят без вести пропавшей. Покажут ее фотографию по всем каналам ТВ. «Ушла из дома… в последний раз ее видели… если кто-нибудь что-то знает… просьба сообщить по телефонам…» Не дай Бог, еще Тамару Павловну к ответственности притянут как наиболее вероятного похитителя! Нет, в милицию заявлять нельзя. Тем более, что этим можно только все испортить. Кто знает, как поведет себя тогда Свирский и что ждет в этом случае Катюшу? Нет, риск здесь недопустим…
Еще один пролет — и он дома. Однако «день сюрпризов» продолжался: на ступеньках, возле его двери, сидел Павел Смирнов.
Рядом, в двух шагах от него, валялась более чем наполовину опорожненная бутылка «Смирновской». Павел сидел, уронив голову на грудь, что-то мычал и слегка покачивался из стороны в сторону. Звук шагов поднимавшегося по лестнице Сергея заставил его медленно поднять голову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
