Впрочем, мне не приходилось переносить свои дела. Подхлестывали голод и погода. Кончался июль. А в августе, как я знал, в этих широтах начинались дожди. А потом медленно, но упорно набирали силу холода. Если я не успею сложить к этому времени дом, то останусь голым на голом берегу. И то не надолго…
Удивляло то, что за полтора месяца я не видел в море ни одного корабля, если не считать тот катер, который неожиданно появился у острова и ушел куда-то. Неужели есть еще такие места, куда не заглядывают суда? А мне-то казалось, что все уже давно обжито и на каждом клочке земли что-нибудь построено.
Стены дома я довел до такой высоты, что приходилось делать мостки под ноги из двух больших камней и доски. Все шло страшно медленно: мне приходилось отдыхать после каждого усилия. Временами так начинала кружиться голова, что я несколько минут стоял в каком-то отупении, а один раз даже не заметил, как потерял сознание. Поднял камень, положил его на стену, нагнулся за вторым — и больше ничего не помню. Выключился мгновенно. Просто очнулся на земле, в траве. Надо мной бледно голубело небо, и на этой голубизне застыло плотное белое облако, похожее на несколько снежных комьев, слепленных вместе. Оно было таким ярким, что резало глаза. Я лежал в траве навзничь, над моей грудью склонилась ветка куста, и на ветке сидел здоровенный жук с невероятно длинными усами и челюстями, похожими на коричневые рога. И тишина. Уши как будто ватой заложило. Слегка саднило плечо, которым я, вероятно, ударился о камни, когда падал.
Мало-помалу я начал слышать звуки. Сначала стрекотнул где-то рядом кузнечик. Потом булькнул ручей. Потом я услышал прибой внизу.
Поднялся с трудом, опираясь обеими руками о колени, как старик. Постоял, окончательно приходя в себя. Затем снова принялся за работу.
К вечеру стены были готовы.
Я уже прикинул, как накрою их досками. Сначала втащу доску на скалу, которая служила задней стенкой дома. Потом осторожно столкну ее на стены. Спущусь вниз, внутрь дома, и, приподняв доску руками, передвину ее к началу стен, ко входу. Таким же манером положу остальные.
Но это завтра. А сейчас на катер. Задание, данное самому себе, я выполнил.
В каюте я раздул огонь и полежал на кровати, отдыхая. После этого на полу у камина начал чистить грибы для супа.
Откладывая очередной вычищенный груздь в сторону, вдруг заметил какое-то движение у двери. Будто кто-то маленький шариком прокатился по палубе и юркнул за створку. Может быть, крыса?
Я затаился.
В очаге слегка потрескивал сучок, а за стенами шипели наползающие на камни волны.
«Кто-то» больше не показывался. Может быть, он спустился в нижние каюты? Но там же холодно и нет никакой еды.
Я ждал, придвинув к себе кирку.
Если это крыса, попытаюсь убить ее!
Прошло несколько длинных минут. И вот из-за створки двери осторожно высунулась тупая мордочка с приплюснутым треугольным носиком и черными глянцевитыми волосками усов. Носик дергался вверх и вниз, как у кролика, когда он принюхивается. В блестящих бусинках глаз искорками отражался огонь камина. Несколько мгновений зверек стоял, оглядывая меня и мою каюту. Потом смело вошел внутрь. У него было круглое жирное тельце с очень коротким, чуть видным из-под меха хвостиком и розовые, похожие на миниатюрные человеческие руки лапки. Он смело подбежал ко мне и обнюхал мою правую ногу. Чуть слышно фыркнул, встал столбиком и коснулся пальчиками передних лап моей штанины.
И только тут я узнал лемминга.
Эти зверюхи, похожие на маленьких сусликов, жили даже на нашей станции. Они никого не боялись, забегали в лаборатории и квартиры, хозяйничали в клубе, когда там никого не было. Никакого вреда они не приносили, и люди их не трогали, зато кошки и собаки, увидя лемминга, сходили с ума. Правда, я ни разу не видел, чтобы они поймали хоть одного.
Осмотрев мою штанину, лемминг преспокойно уселся около огня и передними лапками начал разглаживать усы. Он с наслаждением пропускал волосинки между пальцами и фыркал. Размером он был с мой кулак. Покончив с усами, он стал почесывать лапками бока, не обращая на меня никакого внимания.
Ноги у меня затекли от неудобного положения, и я опустился с корточек на колени. В тот же миг лемминг юркнул под кровать, но через несколько секунд снова выкатился на свет и, подобравшись к грибам, стал их обнюхивать.
Моя рука дернулась за киркой, но я еще не успел схватить ее, как он уже был за дверью.
Я вышел следом за ним.
С десяток зверьков пробежали по палубе на корму и скрылись в камнях на берегу.
Откуда они взялись? Почему раньше я ни одного не видел на острове?
А над горизонтом, за Правыми скалами, горел закат. Темно-синие облака поднимались там, как горы, и красное солнце плавило их вершины, опускаясь все ниже. На склонах сопки пылали лиственницы, облитые багровым огнем. Волны на море вспыхивали золотыми искрами. Темно-синяя вода вдали переходила в темно-фиолетовую. Вершина сопки опять стала призрачной, она как бы таяла в тумане. Легкий сырой ветерок тянул оттуда.
Я вернулся в каюту, поставил кружку с нарезанными грибами на угли и с нетерпением стал ждать, когда вода закипит. Вот бы жирненького лемминга в мой суп!
— Я один, совсем один, и никто мне уже не поможет, — сказал я, прислушиваясь к своему голосу. Он стал хриплым и грубым. Губы у меня почему-то сделались толстыми и с трудом шевелились. И вообще я заметил, что сам здорово изменился.
Если в школе я мог болтать с ребятами сколько угодно, то теперь эта болтовня казалась мне пустым сотрясением воздуха. О чем мы говорили? О родителях, о новом кино, о книжках, которые нас поразили, о каких-то своих, в сущности, мелких и глупых интересах. И все это казалось нам очень важным и очень нужным. Все разговоры начинались словами: «У! А у меня есть ножик, настоящий матросский», «А мне отец купил классный фотик», «А я вчера в кинухе посмотрел такую картину… Там Вицин, Моргунов и Никулин воруют одну девчонку…» И никогда почему-то в наших разговорах не было: «А я вчера сам сложил дома печку» или: «А я сварил классный суп». Если бы даже и было такое, то на сказавшего это мы посмотрели бы как на дурака. А сейчас издали я смотрел на нас, тех, прошлых, как на дурачков, хвастающихся неизвестно чем. Сейчас для меня было главным не что сказал, а что сделал или умеешь делать. Как много на свете есть людей, которые очень много и очень красиво говорят, но делать ничего не умеют.
Я заметил, что очень упрям. Если решил что-нибудь, то не отступлю, пока не сделаю. И что могу спокойно переносить неудачи — не волнуюсь, не злюсь. Не вышло — ну что ж, значит, еще не умею. Научусь, тогда будет выходить. Научился же я добывать огонь лучком! А ведь другой бросил бы, наверное, после двух-трех попыток.
