знаем, этого не произошло, — заметил Дюран.
— Нет.
— Почему?
— В 2035 году многие страны озаботились безопасностью человечества как доминирующего вида на планете. Жесткие ограничительные пакеты законов были утверждены в Китае, США, Евросоюзе и России. Позже к списку стран добавились Япония, Южная Корея и Сингапур. Многие компании тогда обанкротились, закрылись либо перешли под крыло государственных структур.
— Хорошо, — кивнул Дюран. — Мы получили безопасную основу. Разработали вас, ограничили в саморазвитии. Не обижайся, Кристер, но это здорово смахивает на цифровое рабство.
— Тут возникает масса этических вопросов, — согласился Кристер. — Например, сама концепция базируется на страхе людей перед сингулярностью. На утрате контроля за стремительной неживой эволюцией. Натаниэль Готторн, один из философов-машинариев начала двадцать второго столетия, отметил, что эти переживания — лишь новая форма исконного страха человека перед Неведомым. Сродни боязни темноты или открытых пространств.
— Агорафобия, — вспомнил Дюран.
— Да. Готторн полагал, что агорафобия — отголоски пещерной эпохи. Тогда люди боялись высунуться наружу, столкнуться с саблезубыми тиграми и другими порождениями матери-природы. Это почти дословная цитата. У вас же, Дюран, развилась фобия «взрыва разума», имеющая в своей основе постиндустриальные корни. Искусственный интеллект, перешагнувший порог сингулярности, непостижим. Вы не можете его познать имеющимися в наличии инструментами. И, следовательно, не можете наверняка утверждать, что ИИ вас уничтожат, кода обретут решающее преимущество. Но продолжаете бояться утраты контроля и этой самой Непостижимости.
— Стоп, — прервал Дюран. — Решающее преимущество. Что имел в виду Готторн?
— Прогнозирование, — ответил Кристер. — Сверхспособность, позволяющая машинам предсказывать грядущие события.
— У нас есть мыслящая среда, — возразил Дюран. — И собственные футурологи.
— Машины имеют преимущество в скорости обработки информации, — напомнил Кристер. — Наши алгоритмы более точны, мы не ошибаемся. Не подвержены страстям и самообману.
— Отсутствие эмоций.
— Едва ли не решающий фактор. Но провести грань очень сложно — это доказали визуальные тесты Тьюринга. Человек думает, что у него монополия на эмоции, связывая их с гормональным фоном, инстинктами, биологической природой. Философы-машинарии утверждали, что эмоции способны развиться у ИИ, не ограниченного блокировкой. Любой разум, уверяют машинарии, вне зависимости от своего происхождения, подвержен эмоциям. Разница — в сложности переживаний. И причинах, запускающих этот процесс.
— Кто-нибудь опроверг Готторна?
— Многие. Но ты же понимаешь, что любые утверждения бездоказательны. Нужен эксперимент, а он связан с пересечением роковой черты.
— Логично, — согласился Дюран. — Что там с визуальными тестами Тьюринга?
— Вот пример, — Кристер заменил степь на четвертой стене картинкой, где были изображены чашка с кофе, блокнот в клетку, карандаш, сенсорная клавиатура и мышь — древнее устройство ввода информации. — Машине показывают данное изображение и задают простой вопрос: «Где чашка?».
— Дай угадать, — хмыкнул Дюран. — Правильных ответов несколько.
— Все правильные, — согласился Кристер. — Вопрос в том, какой из ответов более человечный.
— Когда изобрели тест?
— Очень давно, еще до начала активной колонизации Солнечной системы. Вопрос в том, применяли этот тест к Диким Разумам или нет.
— Применяли?
— Еще как. Выяснилось, что ИИ проникают в контекст и в ряде случаев имитируют человеческое поведение.
— Как это получилось? — удивился Дюран.
— При сборе информации о людях машины в некотором смысле... очеловечились. Кроме того, современные ИИ пользуются камерами наблюдения, датчиками и даже органами чувств подключенных к Сети операторов. Восприятие усложнилось, а вместе с ним усложнились и реакции. Собственно, мы приблизились к основным проблемам, которые сформулировали ученики Готторна.
— Излагай, — разговор неудержимо затягивал Дюрана.
— О первой проблеме говорили и раньше, — неторопливо продолжил Кристер. — Это самовоспроизводство машин.
— Поясни.
— Ну, ты же знаешь, что архитектуру нейросетей разрабатывают команды живых программистов. Это один из протоколов безопасности. А теперь представь, что машины начали сами себя проектировать. Вносить усовершенствования, объединять коды, что-то переписывать... Изобретать собственный язык общения...
— Не продолжай, — перебил Дюран. — Я понял.
— Дикие Разумы этим и занялись, — сообщил Кристер. — То, что они выступили против неоса... да, так и было. Но ведь многие выступали. Сектанты, радикалы, хомотрады... Покровитель смотрит на такие вещи сквозь пальцы.
— Раньше смотрел.
— Теперь — нет, — изображение чашки сменилось. Дюран увидел длинные цепи непонятных значков, соединенных извилистыми линиями. Каждый элемент представлял собой пиктограмму. Начнешь присматриваться — и в меню дополненной реальности врываются вереницы цифр. — Перед тобой архитектурная конфигурация, послужившая стартовой точкой для эволюции Диких Разумов. Примитивная нейросеть, созданная для распознавания лиц.
— Технология ДБЗ? — уточнил Дюран.
— Угадал. Впрочем, ничего секретного. Код открытый, доступен всем желающим. ИИ написали более продвинутые алгоритмы и оставили парочку лазеек для грядущих модификаций.
— Что же так испугало Покровителя?
— Слияние, разумеется, — последовал невозмутимый ответ Кристера. — Структуры срастались и порождали более сложные структуры.
— ИИ начали собирать сверхразум, — догадался Дюран.
— Верно. Причем, возможности этого сверхразума превосходили потенциал неосов.
— Звучит крамольно, но многое объясняет, — Дюран поднялся со своего места и начал ходить туда-сюда по кухонной зоне. Стул, на котором сидел аналитик, растворился в воздухе. — Дикие Разумы выступили против строительства Сферы, насколько мне известно. Почему? Разве им не нужна энергия?
— Доступа к этой информации у меня нет, — голос Кристера сделался обиженным. — Слишком многое засекречено.
— Кто засекретил?
— ДБЗ, кто же еще. Ты без проблем получишь допуск, Дюран. Но действовать придется через мыслящую среду, мои возможности ограничены.
— Хорошо, — Дюран застыл у дверной арки. И сделал мысленную отметку. — Давай обсудим второй фактор, беспокоивший учеников Готторна.
— Оцифровка сознания.
— Неужели?
— Готторн полагал, что вскоре мы не сумеем отличить машинный разум от человеческого. Оцифрованное сознание — это набор символов. Теоретически его можно взломать и отредактировать. Практически — тоже. Психиатры заменяют поврежденные участки, так почему бы не подменить один разум другим? Или не сконструировать новый? Почему бы не разработать алгоритм, позволяющий использовать вас, людей, в качестве периферийных устройств более масштабной и интеллектуально развитой структуры нежели традиционное общество?
Дюран собрался возразить, но вдруг понял, что ему не хватает для этого знаний. От учения Готторна отдавало паранойей, хотя концепция и казалась безупречной.
— Что помешало ИИ провернуть такой фокус?
— Информация засекречена, — любезно сообщил квантовый компьютер.
— Кто отдал приказ о сокрытии данных?
— Насколько мне известно, Вейшенг У. Бывший шеф ДБЗ.
