меня предчувствия. Я сотню раз представляла себе, как вернусь в это место – страшилась и одновременно жаждала этого, – но в своих фантазиях я никогда не ощущала такой дурноты.
Я оглядывала местность в поисках зацепок, но все казалось незнакомым или просто выглядело одинаково. Мимо проносились рощицы черных сосен и ясеней – одни в буйной зелени, другие почернелые и голые после лесных пожаров. Я вцепилась в руль так, что костяшки побелели, и со всей силы выжала газ. Хотя и знала, что Лука краем глаза следит за мной.
– Что ты делаешь?
– Ничего.
– Хочешь, я поведу?
– Все в порядке.
Лесополоса становилась все гуще, деревья – все старше, пока по обе стороны не пошли заросли белого дуба.
– Серьезно, Ана, не разгоняйся так. Полиция с тебя в два раза больше сдерет, если увидит твой американский паспорт.
Я глянула на трепыхавшуюся стрелку спидометра, но ходу не сбавила.
– Можешь прямо тут притормозить, и я…
– Я не хочу тут останавливаться.
В этот момент мой взгляд привлек съезд на притаившуюся в дебрях проселочную дорогу. Я вытянула шею и увидела, что крутой склон ведет вниз, в долину. Лука опять было запротестовал, но я только шикнула на него. Живот скрутило судорогой, но я старалась не обращать на это внимания; в долине ведь наверняка полно других деревушек, полно извилистых ответвлений с таким же арочным изгибом.
Но тут через пару минут дорога резко повернула, и я все сразу поняла.
– Господи!
– Что такое?
Я дала по тормозам и вырулила на обочину. Мы съехали к дорожному знаку в придорожной траве, и в открытые окна донесся запах подпаленных тормозных колодок.
– Какого черта, Ана! Совсем, что ли, спятила?
Правильнее было бы ответить «нет», как я и хотела, но вместо этого я выдала: «Наверное», а потом в груди что-то влажно заклокотало. Лука вздохнул и положил мне руку на колено, а я зарыдала, впервые захлебываясь слезами, как десять лет назад, по ту сторону этой самой дороги.
III. «Тайное убежище»
1
Глаза жгло. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, и я пошла на его свет. Впереди виднелась развилка. Главная дорога была широкая и гладкая, а более узкая неасфальтированная уходила под уклон, в низину. Из долины поднималась струйка дыма, манившая меня, точно хрупким пальчиком. А широкая дорога молчала. И я пошла на дымок. Он привел меня в центр деревушки, на уставленную домишками мощеную улочку. Женщина, укутанная в фиолетовую шаль, кормила на дворе хлебными корками чахлых цыплят. Я ощутила на себе ее взгляд, но не остановилась. Когда я подошла поближе, у нее аж челюсть отвисла при виде меня – крохотного, покрытого кровавой коркой ходячего мертвеца, пропитанного чужими выделениями. Она приблизилась, позвала меня. Я встала посреди улицы.
Женщина подошла и, опустившись на колени, спросила, как меня зовут, откуда я, что стряслось. Я попыталась определить по акценту, сербка она или нет и не опасно ли ей что-то рассказывать.
Но понять не смогла и решила, что в общем-то все равно, ведь идти мне больше некуда и нет смысла отмалчиваться. Только вот мое тело в какой-то момент словно приняло обет молчания; женщина все говорила и говорила, а я так и стояла молча. Она хотела было взять меня за руку, но тут меня вырвало на асфальт. Под конец она схватила меня за плечо и отвела к себе в дом. Склонившись надо мной, она промыла мне от крови запястья. Обычной холодной водой, но от грязи в порезах щипало. Глаза все опухли, хотя я ни одной слезинки не проронила.
Первую неделю я просидела у нее на кухонном полу спиной к стене, прижав колени к груди. Пересчитывала квадраты на рисунке линолеума, разглядывала трещину на ножке обеденного стола, чесала забинтованные запястья. Я почти не моргала, а двигалась механически сбивчивыми рывками. По ночам спала всегда в одном месте, свернувшись в клубок на полу.
Сын той женщины, мальчишка на пару лет меня старше, уходил из дома спозаранку, а возвращался затемно. Он с топотом расхаживал по дому в берцах и без конца болтал про «убежище». Я такого слова ни разу не слышала и предположила, что это деревенское бомбоубежище. Мальчишка никогда со мной не заговаривал и обходил стороной мое место, будто я какая-то заразная болезнь. Я так себя и ощущала. Женщина приносила мне воды в жестяной кружке и хлеб с маслом, но ела я с трудом. Даже чтобы дышать, приходилось прикладывать усилия. Первые пару раз, когда звучали сирены, женщина пыталась увести меня с собой в укрытие, но я так и сидела в углу. В ту первую неделю взрывы гремели беспорядочно, но страха я не ощущала, будто находилась под наркозом.
К женщине заглядывали гости, приходившие под разными предлогами, и краем глаза изучали меня, но говорили так, как будто меня там и не было.
– Может, она просто дурная, – предполагал один.
– Немая, может.
– Не дурная она, – возразила женщина, чье имя, как я выяснила из этих бесед, было Дренка. – И не то чтобы она говорить не умеет. Просто не хочет. Я-то вижу.
– Видно, в шоке до сих пор, – сказала одна добрая старушка. – Я видела ее, всю в крови, когда ты ее подобрала.
В конце концов я исчерпала свою новизну и оказалась посвящена в женские сплетни – слухи о смешанной сербо-хорватской семье, жившей напротив по этой же улице, которая как-то исчезла в ночи, или о дочери соседки, в свои пятнадцать уже забеременевшей.
Воздушные силы ЮНА обрушились на деревню еще в самом начале войны, в ходе миссии по прокладыванию сербского пути к морю. Позже власть захватила группка мятежных четников – кое-кто был сам из местных, деревенских. Четники поочередно делали обходы этой деревни и нескольких других вдоль того же шоссе, перехватывая гуманитарную помощь и военные припасы для хорватской армии, и закреплялись в поселках, делая их перевалочными пунктами для собственного конвоя. Они решили нас не убивать, по крайне мере не всех, чтобы не лишиться продовольственной помощи от ООН и стран НАТО.
Когда четники входили в город, они занимали центральную сельскую школу как штаб-квартиру, плотно захлопывая жалюзи скручивающим движением тросов. По женским крикам изнутри все понимали, что там происходит.
– Теперь ты выносишь для сербов малютку-солдата, – приговаривали они, насилуя соседскую девушку. Когда она зашла к нам одолжить муку, я вытаращилась на засаленную коричневую рубаху, натянутую до предела на растущем животе.
Впервые я вышла из
