Честно говоря, я сама удивляюсь, как смогла пережить те состояния внутренней невесомости. Старшие подруги смеялись над моим болезненным восприятием мужских диалектов, советовали меньше слушать Земфиру, отказаться от шоколадного бисквита перед сном, утверждая, что поиск — это выбор с непременным раздеванием и проверкой на «вшивость». Я кивала им, обещала измениться (признаюсь, мне тогда хотелось променять душевность на циничность), а по дороге домой, в переполненных вагонах метро, украдкой заглядывала в глаза мужчин, на подсознательном уровне желая разглядеть того самого. Своего.
Сейчас мне кажутся смешными мои былые небылицы в розовом. Я не стала московской сучкой с программой «лучше плакать в салоне лимузина, чем в телефонной будке». Просто я окончательно и бесповоротно убедилась, что у любви нет фиксированного времени прибытия. Не надо стоять на перроне, пытаясь влезть в любой подъехавший состав. Следуйте расписанию своего сердца…
Мне удалось выбраться из лабиринта похожих дней. Немаленькая победа для женщины. Думаю, в качестве вознаграждения за отвагу я нашла того самого. К моменту его появления я, как уже не раз отмечалось, находилась не в самом лучшем состоянии — ну а какими, интересно, будут цвет лица, маникюр, прическа после схватки с отчаянием? Но я доверилась, позволила ему выходить себя, и он выходил. За что благодарность моя будет всегда окружать его светлым облаком, какими бы ни были последствия наших танцев в любую погоду…
Есть любовь безбашенная и степенная. Первой, в отличие от второй, отпущено непродолжительное время цветения. Но какой бы ни была любовь, быстро увядающая или долго цветущая, важно суметь пересадить ее из области фантазий, порывов в почву ежедневной осязаемой жизни. Хотя так жаль, что в любви не найти золотой середины…
* * *
Ты просил не снимать желтую майку, в которой я любила спать. С детства пижамы внушали отвращение: мне бы чего-нибудь полегче, не ограничивающего свободу движений. Тебе он безумно нравился — этот выцветший, растянувшийся кусок хлопчатобумажной ткани цвета февральского солнца. «Ты в ней такая уютная…» Я тоже была в нее влюблена — в эту мягкую оболочку на два размера больше, преданную спутницу в одинокие и счастливые ночи. Казалось бы, обычная майка, купленная за два доллара в каком-то непримечательном магазинчике. Но между ее нитями, на потрепанном лейбле, в прорезях строчек или волнистом горлышке жило столько чувств, запахов, кристаллов снов, что ни один стиральный порошок не смог бы вывести их. Я и не хотела — это частичка моей маленькой женской истории.
Ты бережно снимал ее с меня, задыхаясь от страсти, боялся повредить, словно в твоих руках оказалось мое сердце. Наверное, желтая майка была безумно счастливой — обогрета с обеих сторон любовью сразу…
Никогда я не держалась за что-либо материальное — преходящие ценности. Но почему-то за желтую майку переживала — боялась порвать, испачкать (обожаю есть шоколадное масло перед сном). В этой майке было что-то такое, что удерживало наши орбиты рядом. А может, она была таинственным любовным талисманом, принявшим самый тривиальный облик?..
Когда мы покупали одежду, я вертелась перед тобой, хотела нравиться. Ты безучастно говорил: «Да, очень идет», каждый раз добавляя: «В желтой майке ты мне больше нравишься…» Я обижалась, просила не сравнивать, в порыве возмущения заявляла: «Ты хочешь видеть меня только в старье, в какой-то тряпке за три копейки!» Ты молчал, не отрывая взгляда от очередного футбольного матча.
Я швыряла обновки в сторону, уходила в спальню, ныряла под одеяло, плакала, обнимая мою желтую подругу китайского производства. Майка преданно впитывала-утирала мои пересоленные слезы, целовала-ласкала мои щеки короткими, но широкими рукавами и в очередной раз доказывала свою верность. Я плакала не из-за обиды на тебя, а скорее из-за какого-то стыда перед майкой. Как я могла обозвать ее дешевой тряпкой? «Прости, дорогая моя, прости…»
Майка хранила сочувственное молчание, превратившись во влажный, помятый клубок в моих руках… Иногда думаю, я ревновала тебя к майке. Какая глупость, но… Ты же говорил, что я тебе больше нравлюсь именно в желтой майке, а не обнаженной, к примеру. Женская ревность (глупость?) быстрее доходит до сумасшествия, чем мужская. Прости меня, майка. Я не со зла…
* * *
Ты утверждал, что я отважная. «Смогла пойти мне навстречу, впустила в свое сердце…» Сам же порой становился настолько сентиментальным, что я с трудом тебя узнавала. Неужели это говорит приверженец безудержной легкости в отношениях, жизни «без болливудских драм»? Не хочу сказать, что ты был бесчувственным. Ровно наоборот. Но оттого ли, что мало говорил, оттого ли, что у твоих чувств было сдержанное проявление, — питалась твоими прикосновениями. Их было достаточно, чтобы спешить к тебе, обгоняя рассветы…
Выплакала немало слез на плече Москвы. Да, было время, когда я не стеснялась своей слабости, — не могла проглотить ком, подступивший к горлу и расположившийся у кромки дыхательных путей. И я плакала, пряча слезы под большущими темными очками, — в метро, электричках, переходах, на автобусных остановках и в самих автобусах. Только шмыгающий нос выдавал — надеюсь, окружающие списывали такое поведение на простуду. Хотя меня мало интересовало, кто и что подумает. Стесняться собственных слез — значит не признавать свои чувства. Самое главное — перед самим собою…
Меня призывали стать сильнее. Мне удивлялись, мол, как ты еще не разучилась лить слезы, ведь «Москва по-прежнему в них не верит, детка». Я отвечала, что плачу не для того, чтобы добиться результата, а от горечи, из-за обстоятельств, не зависящих от точки моего положения в пространстве, и уходила сушить феном носовые платки. Почему-то пользование бумажными салфетками делает событие эпизодическим, случайным, как досадный насморк, и не привносит в утирание и сморкание того надрыва, что дают наши верные, душевные платочки…
Я психически окрепла как-то незаметно, скорее, неожиданно. На развилке очередных испытаний осознала, что уже реагирую на боль не так остро, как вчера, и уже выбираю путь преодоления без трясущихся коленок. Прошел драматический возраст или трусишка в конце концов закалилась?..
Научилась смотреть на колкие выпады как на проявления слабости, перестала переваривать макаронины-переживания, сменила угрызения совести на разочарование в лучших человеческих качествах. Конечно, я все так же болезненно переносила несправедливость, познавала счастье через грусть. Но все внутренние процессы стали протекать как-то спокойнее, тише, без неконтролируемых выплесков…
До твоего появления я дала себе слово больше не пускать посторонних в сердце, какое бы доверие они ни вызывали. Страх перед любовью возникает после того, как ты на собственном опыте узнаешь, что томящей тревоги и пронзительной грусти в любви все-таки больше, чем радости. И вот думается, что позволять себя любить намного выгоднее, чем любить самому…
Но ты убедил меня в обратном, наверное, сам того не зная. Увидев тебя, я сразу забыла обо всех клятвах, данных себе. Опять отдалась потоку чувств, ни на секунду об этом не пожалела. Вместе с тобой пришли и силы. Только сейчас ругаю себя, что после твоего прихода забыла запереть входную дверь. Ведь следом за любовью являются сомнения — самые непрошеные, нахальные гости…
* * *
Я хочу научиться смотреть на время, не сравнивая; двигаться вперед, не оглядываясь назад; ценить то, что есть, в его самобытности; просто жить настоящим, самой поверив в то, что иногда чудеса случаются; запретить себе думать о ловушках, последствиях; перестать бояться; но главное — не сравнивать.
* * *
Я не знаю, где мы оступились, в чем наше упущение. Не перематываю пленку назад, чтобы поймать тот самый момент иссушающего равнодушия, разглядеть ту самую первую трещинку — с нее все и началось. В мои глаза попали осколки ледяного зеркала, и кольнуло в сердце. В какой-то момент, в момент всплеска боли, я не могла посмотреть в твои глаза.
А что в них было? Наверное, щемящее ожидание того рубежа, за которым доля свободы оказывается меньше, чем даже полтоски… Не такими уж легкими были наши отношения, как нам казалось. За простотой скрывается много подводных течений, я понимала это, но не хотела вникать. В предыдущих своих отношениях я столько думала, столько вникала, что, встретив тебя, решила разом отделаться от прошлых привычек. Я поверила в легкость… Не напрасно ли?..
* * *
Я вылавливаю в YouTube эпизод из «Вечного сияния чистого разума», там, где он говорит ей: «У меня нет воспоминаний без тебя…» Совсем недавно я тебе сказала такие же слова. Это чистая правда, но я убедилась в этом черт знает какой раз. Ведь столько было всего — и как отрезало. И у меня действительно больше нет воспоминаний без тебя, хотя век нашей любви был совсем не веком…
